Читать книгу "Моя хирургия. Истории из операционной и не только - Андрей Юрьевич Убогий"

отвлечься — что я и делал, прохаживаясь по пустому читальному залу, между колонн и столов, то приседая, то наклоняясь, то подпрыгивая, то делая махи ногами, словно я был не в библиотеке, а на стадионе. Если бы кто-нибудь видел, что я вытворял, — он бы, верно, подумал: у парня от слишком усердной зубрежки поехала крыша. Но крыша моя была в полном порядке: ни до и ни после я не был настолько же дружен со своей головой. Дождавшись, пока знания в ней утрясутся — и голова станет прежних размеров, — я отправлялся в новый заплыв. И вот так, чередуя заныры в учебник с разминкой между столами читального зала, я заплывал далеко. Когда, часов в девять-десять утра, читалка начинала заполняться народом — когда уже можно было гасить верхний свет, а приседать и подпрыгивать между столами было как-то неловко, — к этому времени я завершал большую часть дневного урока и отправлялся побегать в Реадовку, лесопарк на окраине города.

После пробежки и сытного обеда в столовой общежития я часа два сладко спал в нашей комнате номер двенадцать. Нас там жило семь человек; но ни голоса, ни шаги, ни дружный хохот соседей по комнате, ни их перебранки — ничто не мешало мне спать. Напротив, все эти помехи лишь добавляли сладости сну — как, бывает, острый соус лишь оттеняет и улучшает вкус блюда. Проснувшись, я снова был свеж как младенец, — и опять отправлялся в читалку. Конечно, учиться вечером было не то, что утром: почти все столы были заняты, в пространстве висел негромкий, но несмолкающий гул голосов, раздавались шаги или хлопали двери — но и в вечерней читалке было по-своему хорошо. То подсядешь к какой-нибудь девушке — якобы поинтересоваться, как она сдает сессию (а на самом-то деле желая узнать: что она делает вечером после экзамена?), — то к тебе за стол сядет кто-то знакомый, и ты, объясняя ему непонятный вопрос из билета, наконец-то и сам в нем вполне разберешься.

Но вот наступал день экзамена. Ты вставал совсем уже рано, в четыре утра: оттого, что любил отвечать самым первым, — и оттого, что часа за три активного утреннего мозгового штурма можно было запомнить многое. У нейрофизиологов это называется «короткая память»: вот ее-то ты и набивал до отказа. Конспекты лекций и учебников, которые ты составлял все последние дни, ты запоминал буквально до каждого слова и цифры, и теперь надо было, не растеряв, просто-напросто донести это до экзаменатора.

В аудиторию ты входил осторожно, боясь тряхнуть головой — чтобы из нее, как из всклень наполненной чаши, не выплеснулось содержимое. Брал билет — какой подвернется, мне было все равно — и, так же осторожно неся тяжелую голову, усаживался за стол, где лежали листы чистой бумаги. Потом, глядя на вопросы билета, «отлистывал» содержимое памяти до нужных страниц, переносил, слово в слово и цифра в цифру, их на бумагу — и шел отвечать. Ответ был недолгим: экзаменатору обычно уже с первых слов понятно, знает ли студент материал.

Когда же я выходил в коридор и проталкивался сквозь взволнованную толпу ожидающих своей очереди однокурсников, в гудящей тяжелой моей голове начинался обвал! Я прямо-таки ощущал, как из нее высыпаются термины, цифры, таблицы и формулы — то, чем я усердно набивал свою черепную коробку последние несколько дней. И скоро моя голова начинала шуметь уже не от тяжести знаний, как было недавно, — а, напротив, от пустоты. Бывало, я даже пошатывался — и, чтобы не упасть, прислонялся к стене коридора. И я был теперь очень мало похож на того наизусть знавшего все билеты студента, каким был минуту назад. Подойди сейчас кто-нибудь и спроси: «Эй, парень, а как тебя звать?» — боюсь, на него посмотрели бы пустые глаза идиота.

А после был вечер и ресторан, ритмичный гул музыки, блеск бутылок и рюмок — и к той пустоте, что гудела, как ветер, в твоей голове, добавлялось еще и кружение хмеля. Все уплывало, скользило: и тарелки на вашем столе, и тарелки ударника, звеневшие в оркестре, и головы, спины, колени и локти танцующих девушек; уплывали куда-то и стены, и люстры, и весь окружающий мир…

Вот так я и жил: между бодрой аскезой учебы и скромной гульбой, меж чувством тяжести в переполненной знаниями голове — и ощущением гулкости и пустоты барабана, на который так походила эта же самая голова вечером после экзамена.

Не знаю, надолго ль хватило б меня — но учеба закончилась. И хотя кое-какие экзамены случались и после — любой врач раз в пять лет обязан учиться на курсах повышения квалификации, — но эти экзамены были жалкой пародией на испытания студенческой нашей поры.

Зато когда я отработал хирургом уже много лет — ко мне с назойливостью кошмаров стали являться сны об экзаменах. Кто-то невидимый объявлял, что завтра предстоит самый главный экзамен — и вот он-то покажет, чего я действительно стою. Казалось бы: ну чего мне бояться? Ведь за моей спиной годы и годы работы, тысячи сделанных операций и такой опыт, какой есть у немногих. А вот поди ж ты: на меня во сне накатывал парализующий ужас. Как будто сейчас раскроется громадный обман размером во всю мою жизнь; как будто из аудитории, где состоится экзамен — и где я непременно буду разоблачен, — меня поведут прямиком на эшафот…

Вот что означают такие странные сны? Расплата ли это за молодую, задорную лихость, с какой я когда-то сдавал экзамены в мединституте? Или эти кошмары — напоминанье о том, что главный экзамен всегда впереди и никому из нас не избежать леденящего зова последней трубы?

Эндоскопия

Как ни ругай научно-технический прогресс и его последствия — нельзя отрицать того, что он меняет мир, причем не всегда в худшую сторону. А уж за его, прогресса, достижения в медицине можно простить ему многое. И поражает скорость тех перемен, что происходят буквально на наших глазах. Вот я не такой уж глубокий старик и работаю в медицине всего-то немногим более тридцати лет: срок по историческим меркам ничтожный. Но трудно поверить, что я начинал в медицине, во всех смыслах слова, прошлого века. У нас не было ни ультразвука со всеми его удивительными возможностями, ни компьютерной томографии, ни магнитного резонанса: не было ничего из того, что сейчас является столь же рутинно-обыденным, как измерение давления или температуры.

А вот то, в