Читать книгу "Самокрутка - Евгений Андреевич Салиас"

в Москве нового правительства и многих друзей-сановников, чтобы лихо отомстить внуку за позор и за поругание его дома. На увоз дочери из дома и венчание самокруткой, без согласия и благословения родителей, всё общество смотрело почти как на преступление, равное грабежу и даже убийству. А тут ещё родственные отношения, т.е. преступление против законов церковных, стало быть — поругание религии.

— Да, богохульством так и поставят! — решил Борис. — Захотят, — кто в силе, да во власти, так из меня злодея хуже Стеньки Разина сделают, а за богохульство не монастырём уже пахнет, а Сибирью.

Однако, вместе с этими рассуждениями, Борис не падал духом и, получив деньги от матери, тотчас принялся за хлопоты. Прежде всего он разыскал квартиру Алексея Хрущёва. Он вспомнил ласковую речь молодого "рябчика" и предложение любовное и дружеское услуг и помощи в тот день, когда он просил его одолжить ему простое платье.

Хрущёв жил неподалёку от Плющихи, остановившись у одинокой старушки, родственницы по матери, госпожи Ооновской.

Большой дом, деревянный с балконами, в роде усадьбы, представился глазам Борщёва, когда он с трудом разыскал его за Пресненскими прудами. Вокруг дома не было никаких построек, никакого жилья. Громадный двор, или скорее поляна, сплошь покрытая осенней жёлтой травой и лужами, расстилалась перед домом, и по ней, извиваясь как просёлок, зигзагами, шла наезженная дорога, от ворот к крыльцу барскому. За домом был большой сад, в две или три десятины, за которым начинался заросший, густой лес, протянувшийся вплоть до Москвы-реки, и до села Петровского. Основская, действительно, жила здесь не в качестве обывательницы города Москвы, а в качестве помещицы. Деды её выстроили дом в купленном имении под Москвой, стараясь построить на краю своей земли, поближе к городу. И вот, понемногу, за сто лет, матушка-Москва всё ползла и наконец подползла к самому имению и дому Основской. Царь Алексей Михайлович ещё на охоту сюда ездил, хотя место и тогда было уже плохое для дичи, слишком бойкое, но всё ж таки бывали дикие утки, пролётом отдыхая на прудах. Теперь же тут была окраина города.

Старуха жила одна, но с полсотней дворовых. Родни у ней, кроме двух братьев Хрущёвых, не было. Они же были, конечно, и её единственные наследники. Основская любила больше Алексея, а Петра считала за буяна и пьяницу. А главное — Пётр Хрущёв был не достаточно почтителен к ней, не приезжал и не писал ей поздравительные письма в дни именин, рожденья, или больших праздников. Алексей иногда забывал тоже эту обязанность, но старуха извиняла его заботами по хозяйству. А Пётр был, по её мнению, забывчив и непочтителен от карт, да от пьянства. Наконец Алексей был скорее москвич для старухи, а Пётр, гвардеец, Питерский житель и, стало быть, чуть не басурман. Основская знала наверное, что в Питере не более пяти храмов Божьих, а не "сорок сороков» — и этого для неё было достаточно, чтобы всех жителей считать наравне с чужестранцами и иноверцами.

Сержант, ещё ни разу не бывав прежде у Хрущёва, был удивлён не мало, узнав как мирно и тихо поселился он.

"И в Москве, и в деревне, — в одно время", — думал он, проезжая верхом двор.

Хрущёв увидел сержанта в окно и тотчас выбежал к нему на встречу на крыльцо.

— Добро пожаловать. Спасибо, — крикнул он. — Вот не ждал. И тётушка будет рада тебе. И недавние приятели, бывшие когда-то в Петербургу в довольно холодных отношениях, дружески расцеловались. Борщёва тотчас обступила куча дворовых. Лошадь люди приняли и увели, а барина, в диковинном для них мундире, с поклонами приняли чуть не на руки. Хрущёв был искренно доволен я рад.

— Иди прямо ко мне, приятель. А потом надо будет и к тётушке на минуту завернуть и посидеть. А то обидится. У нас гости диковинка. Один только Пондурский капитан бывает и всё про царя Гороха рассказывает,как при нём легко на свете жилось. Он ещё Стрелецкий бунт в Москве помнит. Может врёт, да выходит, складно, так что и не разберёшь: самовидцем был, или от мамки наслышался...

Хрущёв, весело болтая, ввёл гостя в маленькую горницу и усадил на мягкий диван.

— Вот и всё моё помещение. Видишь, и кровать тут же. А тётушка живёт в трёх горницах. В остальных — дворня и кошки. Кошек, братец, регимент целый!.. И бурые, и серые, и белые, и даже есть одна пунцовая с двойным хвостом. Сказывают, — индейского происхождения и с родни самому китайскому императору.

Борщёв молчал и невольно смеялся... Ему стало немного совестно того, что Хрущёв не подозревал даже причины его посещения. Борщёв приехал по делу, с просьбой просить помощи и совета в пагубном деле, а Хрущёв, думает, что он просто по дружбе заехал навестить приятеля.

"Как это я раньше не заглянул к нему, — думал теперь сержант. — Было бы лучше, а то прямо с просьбой".

— А знаешь почему мы теснимся так внизу, — весело болтал Хрущёв. — Знаешь ли из-за какого рассуждения мы имеем по одной горнице, когда на верху пятнадцать светлых горниц, полных как чаша всяким скарбом, или мебелью. Тётушка грабителей боится!

— Как грабителей? А дворовые...

— Да. Она говорит, что коли кто залезет теперь в тесноту нашу, то его и накроют; а как мы, говорит, разбредёмся по всему дому, нас грабители как мух перехлопают. Да и я, говорит, здесь, коли крикну, все сейчас прибегут, а наверху, в пятнадцати горницах, голосу не хватит кричать. Меня, говорит, и убьют в пространстве ненаселённом людьми...

— Что ж. Ведь это истинно! — рассмеялся Борщёв. — Это и нас учат по воинскому уставу, не рассыпаться перед неприятелем, чтоб в одиночку не перебил враг.

Выждав несколько времени, Борщёв перевёл разговор на Гурьевых и брата Хрущёва, чтобы затем перейти к своему делу.

— Ох, и не говори, не поминай лучше. Брат у меня из головы не выходит. Связался с этими беспутными Гурьевыми и погляди — беда будет. Знаешь что, братец, я здесь сидя подумал. Какое великое зло и какой соблазн — вы все, гвардия Питерская.

— Что так? Помилуй!

— Да с той поры что Преображенцы пошли, хотя и против Бироновых порядков, за матушку Елизавету и дщерь Петрову ратовали, как сказывается... А всё-таки с той минуты пошло в гвардии всякое зло. Попали мужичьё-солдаты в дворяне, стали они лейб-кампанцы и помещики, и вот как померла императрица