Читать книгу "А также их родители - Тинатин Мжаванадзе"

молодая борзая. Но Мишка терпит, потому что очень хорошо понимает: выше головы не прыгнешь.

И еда там паршивая – каши он отродясь не ел. Особенно противно то, что есть приходится всем одновременно, а дома его кормят, как султана, – выбирай, что душе угодно. Правда, мама Марину за это ругает, но Марина хитрая: соглашается, а сама давай потом Мишку кормить без свидетелей всякой приятной едой с книжками.

Раз Мишка не выдержал этой пытки обедом и встал подышать воздухом.

– Куда?! – тормознули его бдительные няньки. Тьфу, с отвращением подумал Миша, садясь перед остывшей тарелкой, одно вас только и спасает – что игрушки неплохие имеются.

Среди множества тривиальных машинок, пистолетов и кубиков на балконе обнаружился тазик с песком: сокамерники рылись в этом песочке и лепили паски-рыбки. Мишка задумчиво запустил руки в песочек и вспомнил волю – деревню, речку, деда, брызги солнца в хлопочущей воде… Рука непроизвольно зачерпнула песок и понесла прочь, чтобы изобразить водопадик.

– Прекрати, – сказала чужая тетка, самая главная в этой камере.

Да что ты, подумал Мишка и так на нее посмотрел, что ее обдало холодом. Второй раунд с песочком прошел точно так же.

– Нельзя песок сыпать, – неуверенно повторила тетка. Ну и дальше что, сморщил нос Миша и понаблюдал, как красиво сыплется третья партия песка.

Тетка отстала, и Мишка облегченно вздохнул, потому что это было самое умное, что она сделала за все время их знакомства.

Но тетка оказалась все-таки глупее, чем он думал: нажаловалась Марине, когда та пришла забирать Мишку. Марина пилила его всю дорогу, вместо того чтобы обсуждать новую сумку в его любимой витрине.

Мало того – Марина нажаловалась маме, и та выкатила свои зеленые глаза, мгновенно ставшие желтыми, и из ушей у нее явственно повалил дымок.

Ну все, приехали, с тоской подумал Мишка и торкнулся было к брату Сан Санычу за поддержкой. Но тот, предатель мерзкий, сидел уроки писал в тетрадочку – нет, вы подумайте! Еще и врать принялся гнусным голосом про то, какой он был пусинька в детском саду. Да знаем мы вас, сволочей.

Мишка с горя рванул пуфик с игрушками и рассыпал их по всей комнате.

…И не лень же мамаше каждый божий день твердить одни и те же речи, думал он, сквозь полуприкрытые веки лениво наблюдая за ораторами. Опять она про патруль, что заберут меня, дескать, и что я совершенно асоциальный тип… И Марина туда же, поддакивает.

Мишкино сердце наполнилось отвращением к жизни.

– Как я от вас устал, – говорит он и закрывает глаза руками. Это испытанный метод – сказать что-нибудь экстраординарное: теперь пару минут будет гробовая тишина, а потом начнут пытать, где я это услышал…

Но ничего. Ничего-ничего, я все стерплю. Я уже понял, что жизнь такая штука, где у всех должна быть работа. Моя работа – навести порядок в этом плешивом и затхлом местечке: в детском саду.

Новая жизнь наступила одновременно у всей семьи: теперь каждое буднее утро идет борьба с детсадовцем.

Для затравки он выкладывает крапленые карты:

– У меня болит зивот, – говорит он монотонно.

– Ешь давай, – бездушная мать знает кое-какие ходы наперед.

– Я хочу спачь, – кладет он голову в тарелку, но мать успевает ее выхватить, и маневр не дает результатов.

Тогда Мишка берет бутерброд с маслом и клубничным джемом и, пристально глядя в сторону бездушной матери, кладет его себе на голову.

– Ах ты, негодяй! – кричит мать, тащит Мишку в ванну и срочно моет ему голову прямо под краном в одежде. Он не сопротивляется – что ж, грешно было не использовать любой шанс, – и даже выносит сушку феном.

– Я – годяй, – произносит он монотонно в спину матери.

– Завтрак надо съесть все равно, – говорит эта женщина и, набрав воздуху, начинает дежурную лекцию о неподобающем поведении. – Кто ты такой вообще на мою голову?!

– Я – абыцный мальцик, – исподлобья сообщил он и продолжил мрачно есть, а потом вдруг с размаху хлопнул себя в лоб и так горестно покачал головой, что мать застыла с недовысказаными словами на кончике языка: вся эта мимическая комбинация означала: «О, горе мне! Когда ты заткнешься, женщина?!»

Вы думаете, он хотя бы распустил свои хмурые брови в ответ на наш дикий гогот? Нет, он мрачно продолжил есть, покачивая головой, – вылитый Чайльд-Гарольд среди папуасов.

Приходит Марина, уводит годяя, и они всю дорогу препираются до полного морального истощения.

Когда ему надоест?!

И тогда Мишка вытащил из рукава козырь.

Он заболел. Старался изо всех сил, прямо очень.

Сначала Мишка отнимал у детей игрушки и нарывался на драку – но все ребята какие-то квелые попались, никого раскрутить не удалось. Только одна девочка глаз расцарапала, но мама только хохотала – ну чокнутая, как пить дать.

Потом Мишка попробовал поголодать и планомерно отодвигал тарелки в завтрак, обед и полдник, а Марине подло врал, что ничего у них нет в этом садике и он целый день голодный. Но мама опять хохотала, и Мишка стал сомневаться, кто же она ему на самом деле.

Затем пришла в голову идея не ходить в туалет – хоть и позорно с мокрыми штанами, но лучше пять минут позора, чем всю жизнь ходить в этот карцер. Тут все заволновались и налетели на Мишку – а он мрачно молчал и думал: что ж вы на меня-то, меня никто в этот туалет не сводил, вы на этих надзирателей повозбухайте! Бесполезно: мама опять выставила зубы и ржала, как ненормальная, и дала в садик сменные штаны. Чтоб вас, думал Мишка, зря только целый день враскорячку мокрым ходил. А позор что, забудут через неделю.

Остался последний путь – безотказный. Ну, мать, ты сама не оценила моего благородства – получай заболевшего по всем правилам сына. Тут и соплей полный нос, и красные, как у вампира, глаза, и под конец тяжелая артиллерия – ухо пульсирует. Ах, маман уже перестали ржать? Ну-ну. Имеете бледный вид, мамаша? Почто меня в садик отдали? Ой, больно же, черт, в ухе как стреляет!.. А может, зря?..

Зареванный Мишка лежал на диване и на все предложения отвечал: «Не хасю!» В результате спецоперации удалось закапать ему ухо и промыть нос, а обезболивающее он выпил сам. Заснул прямо посреди разговора, такой маленький, круглый и измученный.

Неделю свободы он себе отвоевал. Но досталась она ему дорогой ценой…

И добрые-предобрые мамы…

Вечером Мишка развыступался до такой степени, что Дато прибежал взмыленный:

– Ну что