Читать книгу "Здравствуйте, пани Катерина! Эльжуня - Ирина Ивановна Ирошникова"

жизнь, не умерла во мне.

Я никогда не говорила таких больших слов. И мне неловко даже писать их. Но это не слова. Это мои мысли и мои чувства.

Я написала очень хаотично. Я много думаю и еще сама не разобралась во всем. Но я знаю, ты это поймешь. Поймешь, почему я связываю все это с мыслью о нашем тате».

Яся разрешила мне переписать Ганкино письмо. И я переписала его. Для чего? Не знаю. Может быть, для себя. А может, и для Светланки.

В ту ночь мы с Ясей говорили больше всего о детях: о Ганке и о Светлане. И вообще о поколении «детей». Только о Татьянке не говорили. Не знаю, как объяснить, но я видела: Ясе не хочется говорить о Татьянке. Ясе не хочется вспоминать о Татьянке. Почему?

Скажу более: хоть подразумевалось само собой, что Яся пойдет со мной к Станкевич и сделает все возможное, чтобы установить отношения между Татьянкой и Катей, право же, я ощущала в Ясе внутренний холодок, внутреннее сопротивление этому. Почему? Откуда оно возникло?

Я не осмеливалась спросить, боялась спрашивать. Словом, Татьянка — это было еще впереди. Это еще предстояло нам.

Утром мы с Ясей не захотели спускаться в кафе завтракать. Наспех, теперь уже абсолютно «московским» способом, мы заваривали кофе, закусили плавлеными сырками. Оделись.

Спокойно вышли из номера, спустились по лестнице. И тут… тут я почувствовала — не держат ноги. Становятся ватными, подгибаются.

Взглянув на мое лицо, Яся поспешно усаживает меня на одно из стоящих в холле кресел.

— Что с тобой, Марыся?

— Ничего, Ясенька! Сейчас пройдет… Мне уже хорошо. Пойдем.

Яся испытующе глядит на меня.

— Сиди! Вот не знала, что ты такая… — и предлагает осторожно — Может, не пойдем… сразу. Может, немного подождем?

— Что ты! — вырывается у меня. — Жить в таком напряжении! Ждать!

Мы выходим. На улице морозно. Город в розовом утреннем тумане. Ветер резкий — обжигает лицо, но на воздухе мне дышится легче.

Яся останавливает такси. Мы едем.

Вот и вывеска: «Зося». Магазин. Ему положено быть закрытым — еще рано.

И я надеюсь на то, что магазин еще закрыт. Мне бы разок пройтись по улице с Ясей. Еще подготовиться, обдумать.

Яся отпускает такси. И решительно ведет меня к магазину. Легонько толкает дверь.

Входим. Магазин пуст. За прилавком Татьянка. Перебирает что-то на полках.

Дверь в каморку распахнута настежь. В дверном проеме, видимо, пани Кристина. Разговаривает с каким-то мужчиной, в руках у него зонтик. Пестрый, детский, от солнца. Он то раскрывает, то закрывает его, предлагает товар.

Яся решительно обращается к Татьянке:

— Панна Зося?

Татьянка отвечает приветливо:

— Так! Зося! — в глазах ее настороженность.

Пани Кристина умолкает. Прислушивается. Видимо, наше появление тревожит ее — ей хочется поскорее отправить своего поставщика. Я слышу, как она говорит ему, что, пожалуй, не сможет взять зонтики. Говорит мягко, будто бы огорчаясь, что отказывает ему.

Яся представляет меня Татьянке.

— Пани Марина из Москвы. Поручение от брата Анатолия. — О Кате она не упоминает.

— О! — Татьянка улыбается напряженно.

Я встречаюсь с нею глазами. Я взглядом спрашиваю: помнишь меня, помнишь: «я тебя аж до самого неба люблю».

Не вспомнила! Конечно, не вспомнила!

Татьянка слабо пожимает мне руку.

Из каморки уже спешит к нам пани Кристина.

Теперь я вижу ее при дневном свете. Она действительно крепко сбитая женщина, лет, наверное, сорока с небольшим.

Хорошо сложенная женщина с тонкой талией, с высокой грудью. На статной ее фигуре как-то очень ловко сидит рабочий темный халат. А лицо… совсем оно не такое, каким я дорисовала его вчера. У нее темнобровое, свежее, привлекательное лицо под россыпью мягких каштановых волос.

Пани Кристина торопливо подходит к нам.

— День добрый! — Голос у нее грудной, глуховатый. — День добрый, пани! — И переводит встревоженный взгляд на Татьянку.

И тут я вдруг замечаю: они похожи. Причем не только манерой глядеть, улыбаться, говорить. Они похожи внешне. Глазами, овалом лица. И формой подбородка.

Это так странно! Еще вчера мне казалось, что Татьянка — вся в Катю. Но теперь, когда пани Кристина рядом с ней, я вижу: Татьянка похожа на нее.

Это так поражает меня, что я сразу же говорю об этом Ясе. Говорю по-русски:

— Ты погляди, как они похожи!..

Говорю, потому что думаю, а вдруг все это — ошибка? И эта девушка совсем не Татьянка, а Зося, действительно Зося, действительно дочка пани Кристины.

Яся хитрющая. Она тотчас переводит мои слова:

— Пани муви, же паненка бардзо подобна до матки.

Кристина вспыхивает (и по тому, каким счастливо смущенным становится ее лицо, я понимаю: ошибки нет. Зося — не ее дочка).

— Так! Так! — счастливо подтверждает она. — Все говорят, что Зося — в нашу родзину.

Яся знакомит ее со мной.

— Пани Марина… Из Радзецкого Звензку… От брата Зоси.

— Матка бозка, — бледнеет Кристина. Не дослушав, всплескивает руками — Вот к чему мне сегодня радзецкий консул приснился…

5. «Здравствуйте, пани Катерина!»

— Пани думает — это не к добру? — осведомляется Яся так серьезно, что Зося прыскает. И, на нее глядя, начинает смущенно улыбаться Кристина.

Я тоже пытаюсь изобразить улыбку так, чтоб не выпасть из игры.

Но мне совсем не до смеха! Какой там смех! У меня в сумке — мина. Бомба замедленного действия. Обвинительный акт. Обвинительный документ — письма: письмо Анатолия, письмо Кати.

«Неужели придется умереть, не увидев дочери!»

Со мною — Катина мука, вот что со мною.

Нет, я не точно говорю. Не только Катина. Я хочу, чтобы поняли меня. Как-то так получается, что Катина беда, что горькое Катино материнство давно уже слились для меня с тем, что довелось пережить моей матери.

Вот теперь, когда у меня Светланка, я могу представить себе, что испытывала моя мать, расставаясь со мной.

Лишь теперь, вспоминая последний перед вылетом в тыл врага вечер, когда мама провожала меня, я могу оценить ее молчаливое мужество. И не знаю, хватило ли бы его у меня, если б это не ей, а мне, не приведи судьба, довелось провожать мою Светланку.

Ничего обо мне не зная годы, моя мать нерушимо верила: я жива.

И писала мне письма — в Никуда. И складывала. И берегла их. До возвращения…

(И теперь не могу читать эти письма без слез.)

Но ведь так же ждала и Катя. Ждала. Искала. Верила: Татьянка жива. И вот…

«Неужели придется умереть, не увидев дочери».

Я готова бросить в лицо Кристине эти слова.