Читать книгу "Трое в доме, не считая собаки - Галина Щербакова"

– Он хотя бы написал… Так, мол, и так… Но ни словечка… Я кровати продала, буфет… Думала, а вдруг он умер? Побежала к его сестре. А та мне его письмо показывает, в тот день получила… И так на меня посмотрела…

Аллочка плакала долго и громко, вокруг нас мрачно бродили сын и невестка, готовые, видимо, прийти на помощь. Испуганно таращились внуки. Потом она утихла, вздохнула и сказала невестке:

– Оля, надень платье. Пусть Валя посмотрит, как на тебе сидит.

Вышла Оля в том самом платье. И было оно ей к лицу, и была молодая женщина этим счастлива.

И пахло весной, и пахло, пахло, пахло акацией.

Точки жизни и точки рассказов, как правило, не совпадают. Я оставила Аллочку чуть в лучшем состоянии, чем нашла. «Ей надо было поплакать, – сказала мне Оля. – Слезы в горе – лучше всего».

Муж мой всласть посмеялся над бабами-дурами, повторяя целый вечер: «Что я тебе говорил?»

И вот однажды на рынке я увидела Геннадия. Я обратила внимание на хорошо упакованного господина, который выбирал орехи. Взяв две орешины в руку, он сжимал их до треска, а потом, старательно и задумчиво выбрав нутро, жевал. Он не видел меня, и я пошла за ним следом, с удовольствием – не скрою – наблюдая, как он пробовал кислую капусту, и творог, и украинское сало, и маринованный чеснок. Была в его неспешных движениях уверенность и сила обеспеченного, независимого и одинокого человека. И деньги он доставал спокойно, и сдачу брал несуетливо. Возле рынка его ждала машина, которую он открыл без умилительной самодовольности, так свойственной почти всем нашим машиновладельцам. Всю жизнь, бывает, ездят, а так и не перестают удивляться, что владеют – еж твою двадцать! – собственными колесами. О, эта отхаркиваемая нами приниженность и бедность, сколько еще лет, десятилетий жить тебе в каждом из нас?

Геннадий уехал, а я осталась со своими сумками, а когда вильнула его машина в переулок, я вдруг поняла его и простила. Вот что я поняла.

Он ведь сам не знал, что мечтал развестись не просто с козырной женой, а со всей выпавшей на его долю судьбой, со всеми этими чужими плотинами, не нашими странами, со всем, что ему щедро отвалила жизнь. Как это в песне Высоцкого? «Открыт Париж, но мне туда не надо…» Гене тоже туда было не надо… Но кто в наше время отказывается? Мы ведь какие? Мы конформисты. Нам хочется то, что надо всем. Нам бы чтоб как у людей. Это неважно, что я люблю пшенную кашу и люблю ходить босиком. Я, скромняга обыватель, сроду не признаюсь в этом.

Я поставлю дома стенку, как у всех. Я заведу собаку, чтобы выводить ее по утрам и лечиться от аллергии. Я буду запихивать всеми правдами и неправдами свое дитя в МГИМО. Я буду зубами рвать поездку за рубеж, иначе какая мне цена? Ограниченные в выборе, закомплексованные примитивностью и скудностью своих желаний, скучно живущие… Но когда на нас сваливается пруха… О!!! Мы балдеем, как говорят наши дети, и хватаем ртом, руками всем то, что бывает нам и противопоказано. И Геночка Беспалов поступил так, как поступила бы, наверное, и я. Он тоже взял предлагаемый сладкий дефицит…

Что же такое была в его жизни Аллочка? Любовь? Да нет же, люди, нет! Она была инъекцией для диабетика. Он припадал к тому, в чем когда-то была естественно счастлива его душа, – к первой юношеской любви. И ему легчало. Он жил, перекладывая престижные, валютные годы месяцем, наполненным акацией, жареными семечками, простой женщиной, такой недоступной вначале и такой податливой, а значит, вдвойне желанной потом. А когда случился развод и не стало никаких плотин, умерло и то, от чего так остро нужна была инъекция…

Я просто живо увидела стоящий в углу его прихожей спиннинг, и запотевшую водку в «Розенлеве», и махровый халат, в котором он одиноко сидит перед видеомагнитофоном. Ему ничего не надо. Он пуст и счастлив. Он у себя один.

Могла ли она знать, милая моя подруга, что они существовали только вместе – Аллочка и плотина. Разве придет такое нормальному человеку в голову?

На Цветном бульваре, возле рекламы фильма «Ступени супружеской жизни», я отпустила Геннадию его вольно-невольный грех.

Прости меня за это, бедная моя Аллочка.

Дядя Хлор и Корякин

Сказал бы кто Фролову, что такое с ним случится, не поверил бы… Хотя, конечно, подумать, что никакого беспокойства у мужика не было, когда он на старости лет решил жениться, тоже нельзя. Все-таки до сорока трех жил как перст, и хорошо жил, между прочим. Работал фотокором в газете, там два рубля, там три, там полтинник – набегал гонорар. Сумел построить однокомнатный кооператив, отдал за него долг до копеечки, купил в квартиру диван, письменный стол, на кухню полки, опять же стол с табуретками. Что еще человеку надо? У военных по случаю разжился хорошим полушубком – считай, дубленка. Костюм, обувь на работу и выход тоже есть. Все-таки стоящее это дело – человек непьющий. Вполне можно к старости сформировать жизнь по-человечески… Фролов непьющий, что для фотокоров редкость. А вот женат не был. И не хотел. Боялся. То есть боялся смолоду, очень робел перед женщинами. Видимо, частично это происходило от специфики работы Фролова. Все-таки женщин он видел всяких и во всяком. И когда он смотрел на них через объектив своего аппарата, он все про них понимал сразу и навсегда. Какой у нее характер и как она утром затылок скребет. Какие слова говорит, а какие в уме держит. Многое Фролов понимал. Потом женщины «возникали» у него в ванной, всплывали, как из пучины морской. Еще ничего нет – и вдруг откуда-то глаз… И такой этот глаз очевидный, так все по нему прочесть можно, что Фролов дал всему женскому полу отрицательную оценку и вынес этот пол за скобки своей жизни. На старости же лет, на сорок четвертом году жизни, когда под полушубком уже округлилось пузо, а под кроличьим треухом засветилась плешь, случилась у Фролова женитьба. И так быстро случилась, так моментально, что сообразить он не успел, а уже спала на его диване рядом с ним женщина и пиналась ногой, стягивая с него одеяло.

Все было чин чином. И заявление в загс было, и три месяца ждали, но уж очень быстро время прошло.

Конечно же, Валю он никогда не фотографировал. Он ее нашел, можно сказать, на собственной работе. Они сидели в одном здании – редакции и организаций «Скотооткорма» и конторы по борьбе с древесными жучками. А туалет был общий. Сначала мужской, а потом женский. Мужчины у туалета курили, а женщины ходили мимо. Неудобная раскладка, но что делать? Курить хочется? Хочется! Туда надо? Надо…

Фролов приметил: эта женщина из «жучковой» конторы подойдет к туалету и, если там куряки стоят, идет выше, будто ей надо в «Скотооткорм». А ей не надо, ясное дело. Просто она стесняется. Это понравилось Фролову. Он отметил это качество знаком плюс, потому все остальные женщины из трех организаций помечены в этом отношении знаком минус.

Получали праздничные заказы. Организации для этого дела кооперировались. Не хватило на всех мандаринов. Сцепились женщины в борьбе так, что можно подумать, что это война, карточки и последняя пайка хлеба. Она же – нет. Обошлась без мандаринов. Спокойно так, без крика. Это тоже понравилось.