Читать книгу "Игра не для всех. 1941 - Даниил Калинин"

Тут в словах Ольги звучит неподдельная боль, и я понимаю, точнее, чувствую теперь то, что она меня убедила. Уже.

– И если ты любишь – действительно любишь, ты сможешь подождать, пока мы не станем супругами. Иначе это уже не любовь.

В голосе казачки на этот раз сквозит просто стальная убежденность в собственной правоте, которой возразить просто нечего. Да я и не пытаюсь:

– Да понял я тебя, понял… И не возражаю. Просто все это… – тут я жестами указал на ее манящую наготу, потом на себя, в частности и ниже пояса, – просто все это было так сладко… И так тяжело теперь будет терпеть… Но я буду, правда буду – ради тебя.

Как же ласково она мне улыбнулась! В груди вновь стало теплее, а девушка вдруг подалась вперед, замерев прямо передо мной и горячо прошептала:

– Ну, совсем-совсем терпеть не обязательно…

Я еще не успел понять, что происходит, как гибкая казачка мягким, но требовательным движением слегка толкнула меня, заваливая на спину, после чего сама медленно так, неторопливо легла сверху, при этом пощекотав лицо волосами… Ее губы нашли мои – и этот поцелуй возлюбленной был гораздо более требовательным и ненасытным, чем все предыдущие, заведя меня с пол-оборота. Что есть силы прижав к себе любимую, я крепко обнял ее за тонкую талию, одновременно жадно стиснув тугую грудь. И в тот миг, когда мое естество едва не запульсировало от возбуждения, на него легло крепкое женское бедро, проскользнувшее сперва вперед, а потом назад, доводя до дурмана ласкающими прикосновениями нежной, гладкой кожи…

– Какой же он… М-м-м…

В мурлыкающем голосе любимой помимо игривых ноток сквозит и искреннее удивление напополам с неподдельным восхищением:

– И ты это хотел в меня… Пожалей бедную девушку, Рома, с одного раза мне будет очень больно…

Горячий, волнующий шепот девушки срабатывает похлеще любого афродизиака, стремительно приближая развязку. А тут она еще и бедро прижала к моему телу так крепко, что стала немного больно – и оттого еще вкуснее… Казачке хватило всего нескольких частых, быстрых движений, чтобы довести меня до полного опустошения и изнеможения, после чего, еще раз меня поцеловав, она одним гибким движением встала и тихо, но счастливо рассмеялась:

– Доволен, котяра мартовский? А теперь одевайся и идем, сам говорил – ночи сейчас короткие!

…Невероятно ободренный случившейся ночью близостью – пусть не полноценной, но в то же время невероятно яркой (и стоит ли говорить, что в моей жизни это был первый подобный опыт?), я пошел уже довольно быстро – с равной с девушкой скоростью. Неплохо натренированные предыдущими переходами, мы выбрали лучший момент, когда ни по железной дороге, ни по протянувшейся рядом с ней трассой не было никакого движения, и в один финальный марш-бросок добрались до лесного массива в районе деревни Альвус, осилив за ночь двадцать километров. Когда я в изнеможении упал наземь, сквозь кроны деревьев пробивались первые лучи солнца, а на мои глаза навернулись слезы облегчения: мы добрались до южной оконечности Беловежской пущи! Мы смогли!!!

Кажется, что я столь стремительно провалился в сон, прижав к себе Олю, что забыл даже попросить помощника предупредить о посторонних. Иначе никак не объяснить того, что проснулся я от довольно громкого смешка и прозвучавшего над самым ухом смутно знакомого голоса:

– Рядовой Самсонов, подъем!

В первую секунду, еще не разобравшись в ситуации, я резко дернулся на источник звука, попытавшись ударить левой рукой, а правой бестолково дергая клапан на кобуре. По итогу удар был блокирован еще в момент замаха, а достать пистолет я просто не успел – тяжелый толчок опрокинул меня на спину, после чего раздался уже возмущенный окрик лейтенанта Перминова:

– Ты охренел, боец! Прочисти окуляры!

Поначалу я просто не смог поверить своим глазам, пытаясь отчаянно проморгаться. А когда наконец понял, кто стоит передо мной, насмешливо улыбаясь, я едва не подскочил от радости:

– Товарищ лейтенант, вы?! Но как?!

Командир усмехнулся и крепко пожал мне руку, после чего поздоровался уже и с проснувшейся Мещеряковой:

– Здравствуйте, Ольга Ивановна. Рад вас видеть в добром здравии.

– Здравствуйте, Михаил Александрович.

Летеха приветливо улыбнулся казачке, но тут же по лицу его пробежала тень:

– Так вот, товарищи, это вы мне расскажите – как. Ольга Ивановна, вы ведь были с тяжелоранеными в группе политрука Кадацкого. Что-то… случилось?!

Голос Перминова дрогнул, но Мещерякова тут же попыталась его успокоить:

– Товарищ лейтенант, я находилась с группой Кадацкого до 23 июня. Двух тяжелораненых сильно растрясло, и нас оставили в деревне Огородники. Простите, но ни про вашу жену, ни про остальных я ничего не знаю. Однако днем звуков боя в той стороне, куда они ушли, слышно не было.

Командир тяжело вздохнул, после чего опустил голову:

– Хотя бы это хорошо. А что с ранеными?

Теперь пришел черед помрачнеть Мещеряковой:

– Ваню Перекалина и Славу Прокопенко немцы расстреляли. Я сама спаслась только благодаря Роме – он вступил с фашистами в бой, а Слава Прокопенко закрыл собой от пуль…

Отступив на полшага назад, я прикрыл казачку плечом, и та сама подалась ко мне, тем самым наглядно продемонстрировав Перминову, что мы вместе. Командир открыл было рот для следующего вопроса, но неожиданно сзади него раздался еще один знакомый мне голос:

– Товарищ лейтенант, нужно дальше в лес уходить…

Тут появившийся из-за спины старшого наш штатный снайпер Саша Гринев разглядел и меня, и казачку, и глаза его радостно округлились:

– Ребята! Как?!

Я широко улыбнулся товарищу в ответ, но ликование неожиданной встречи прервал лейтенант:

– Так, бойцы, встретились – и отлично. Трофейное оружие Мещеряковой отдадим Макарову, а ты, Самсонов, занимай место в строю.

Небрежность, с которой Перминов отдал мне приказ – словно и не было ухода отряда, оставившего меня одного! – зацепила неожиданно сильно. С губ едва не сорвалось, что мы с Ольгой и сами можем за себя постоять и что сами дойдем до своих, но тут же до меня дошло, что мы по-прежнему в воинской форме и что по-прежнему являемся военнослужащими заставы. Потому вместо возмущения я молча принялся застегивать на себе ремни, решив, что попробую поговорить с летехой «за жизнь» чуть позже. Между тем командир обратился к казачке:

– Ольга Ивановна, прошу вас осмотреть наших раненых. Тяжелых нет, но и за легкими нужен уход.

Олька машинально кивнула, после чего взяла сухарную сумку – и тут же ее отложила:

– Михаил Александрович, у нас есть консервы. Если люди голодны, мы можем накормить их горячим.

Жадный, голодный огонь загорелся в глазах обоих пограничников, но быстро взяв себя в руки, лейтенант отрезал: