Читать книгу "Москва, я не люблю тебя - Сергей Минаев"

Заехать в ЦУМ, купить платье штук за шесть, потом заявиться к КаВэ, прямо в офис. В кабинет, в котором она никогда не была. В кабинет, где наверняка стоят фотографии жены и детей, портрет Путина и дорогой письменный набор. Прямо посреди совещания. В охренительном платье. На двенадцатисантиметровых каблуках. Все подаренные им вещи в одном черном пластиковом пакете для мусора. На пол. И очаровательно улыбнуться, перед тем как хлопнуть дверью. Или не улыбаться. Все равно он мудила старый.

Потом отправить посылку Артему, в салон. Штук сто грина в конверте (все равно его убьют) и ебаного плюшевого медведя, подаренного на День святого Валентина. Одной ебаной посылкой из аэропорта. Она им покажет. Напоследок. Эффектно, как она умеет.

Пустая бутылка завалилась на бок. Сигарета тлела, оставляя ржавые разводы на плитке.

Она им всем покажет, но никто не оценит. Даже не вспомнят на следующей неделе.

Через час приедет КаВэ. Через семь часов гномы вырастят арбузы. К тому моменту КаВэ уже уедет. Даша уткнулась носом в крышку кейса и заревела в голос.

Никто и нигде. Ну и пусть, хлюпнула она носом, это всего лишь до завтрашнего утра.

КОГДА Я ЗНАЛ ТЕБЯ СОВСЕМ ДРУГОЙ

Ты верила в то, во что верить нельзя,

Но, ты знаешь, тебе это шло.

Ты видела свет, ты писала стихи —

Скажи, куда все это ушло?

Теперь ты стала совсем чужой,

Но твое число — девять, твой цвет — голубой —

Я помню все это с тех самых пор,

Когда я знал тебя совсем другой.

Майк Науменко.

Когда я знал тебя совсем другой

Квартира Дениса. Восемь часов вечера

— Вот такая шняга. — Петя вытряс в стакан последние капли водки, взял бутылку, как шар для боулинга, и катнул по полу в сторону входной двери. Бутылка завалила стоявший чертежный тубус, Петя удовлетворенно кивнул, поднял на меня мутные глаза и свистящим шепотом изрек: — Страйк, епта! У нас больше ничего выпить нету?

— Бальзам есть, — я достал сигарету, — «Рижский».

— Хорошо! — Петя хлопнул ладонью по столу. — А то я домой схожу, можем эти… вещдоки покурить.

— Не, Петь, я травы после алкоголя не хочу.

— Хозяин-барин, — пожал плечами Петя.

Напился Петя в хламину. Так, как напиваются русские менты. Искренне, надрывно и хамовато. Следующими актами в Петином опьянении были: наведение порядка в стране, захваченной «хачами», увольнение из органов и демонстрация навыков сбора и разбора личного оружия. В последнем акте обыкновенно прибегала Петина жена, собирала с пола детали оружия, собирала бесчувственного мужа, извинялась, потом взваливала Петю на плечо, еще раз извинялась и просила помочь с транспортировкой до квартиры.

— Не, ну в натуре, Динь. Ты можешь себе… ик… представить… ик… такую историю в кино? Или… или там, в книге? Ты вот… ик… сценарии писал, ты скажи, ну, — икал он мне в спину, пока я рылся в холодильнике в поисках бутылки, — ты вот сам. Ну, то есть, вообще сам, мог бы такую историю придумать? Вот чтоб не я тебе… ик… ее рассказал, а сам?

— Не могу, Петь.

Особенно если учесть тот факт, что в начале истории я держал этот кейс своими руками, а в середине он оказался у соседа. Меня бы за такой сценарий со второго курса отчислили, за неуместную фантазийность.

— Не, ну ты представь, братан, — Петя встал, вцепился в меня обеими руками и повернул к себе. — Один миллион. — Петя огляделся и понизил голос. — Один миллион баксов в чемодане. Ты можешь себе представить? Вот если бы у тебя такие бабки оказались, ты бы что сделал? Только, — грозно поднял палец Петя, — только честно! В глаза смотри!

— Проебал бы, — честно ответил я.

— Вот мудила! — Петя обнял меня и полез целоваться. — Люблю я тебя, как брата! Люблю, понял?

— Да, Петь, я тебя тоже. — Я сделал попытку отстраниться от его мокрых губ.

— Проебал бы! — Петя шутливо ударил меня кулаком в скулу. Получилось довольно больно. — А я вот тебе бы отдал на кино! Тебе сколько на него нужно, а?

— Много, Петь, — грустно ответил я, — миллион или больше.

— Ну, миллион я бы не дал, ты уж извини! Там всего миллион был.

— Чего теперь говорить. Их же нет.

— Да, деньги мы проебали, похоже. Ну и хрен с ними! Все равно этот козел поровну делить не стал бы! — Петя заковылял к столу, потом внезапно замер. Видно, решение давалось ему с огромным трудом. — Ты можешь мне сказать, почему так вышло, а?

— Карма? — пожал я плечами.

— Не, — Петя поморщился и поплелся в туалет, — я не про то. Вот почему так вышло? Росли вроде вместе, родители дружили, одна школа. А теперь ты вот режиссер, а я мент. Почему?

«Потому что я придурок, а ты долбоеб», — подумал я про себя.

— Судьба такая у нас, Петька.

— Судьба, — икнул он уже из-за двери, и кроме этого слова ничего было уже не разобрать, сплошь нецензурщина.

Под тихое его бормотание я опрокинул пару ликерных рюмок, закусил половинкой яблока в ржавых разводах и достал сигарету. Петя затих. Я пошел в прихожую и нарочито долго копался в карманах зимних курток, имитируя поиск сигарет, а на самом деле пытался понять: жив ли там маленький мент?

— Судьба… она тут у всех одна, — отозвался Петя. — Сдохнуть… тут… судьба. До пенсии не дотянешь. В этом сраном городе. Ну как можно было… чтоб чемодан рядом со шлюхой, а?!! Вот кто ему сказал? Козел! В этом городе нормальных… не найдешь… козлы… бля… все сдали! Как можно было все вот так вот… как два пальца обоссать… все взять и сдать черным. Весь город. Молодец Лужок, красавец… жена, понятно, миллионер, моя бы дура тоже миллионершей стала. Судьба… даже не продали, просто все… не могу так… не я… не хочу… Дорогие мои москвичи! Козлы. Все… ик, козлы… епта… мы за них… а они…

Там было еще много всего. В основном про «уродов», «хачей» и «просрали». Петя говорил тяжело, с одышкой, часто сбивался, икал. Терял нить повествования и начинал моделировать предложения заново, заканчивая их абсолютно в контрах началу. Я сел на пол, прикурил сигарету и, кажется, не сделал ни одной затяжки, пока Петино сипение не сменилось вначале шепотом, затем храпом.

Я думал о том, какая это, в сущности, «сорокинщина». Спящий в туалете мент и пьяный безработный в одной квартире. Такое чувство, словно что-то треснуло.

Был во всем этом какой-то дикий убер-реализм. Безнадега несчастного горожанина, которого даже не город достал, не сами его жители, а прежде всего — он сам себя достал.

Среди всех «козлов» и «хачей» происходила борьба наглого, обуревшего от вседозволенности лужковского мента с абсолютно больным человеком. Кто-то назвал бы это новой искренностью. А мне показалось, что в горячечном, пьяном бреду из мента вылез человек. Не полностью, примерно по пояс.