Читать книгу "Санин - Михаил Арцыбашев"

– А вы представляете ли себе ту кровавую мессу, которая разразилась бы над человечеством, если бы христианство не предупредило ее? – спросил он с чувством странной нервной злобы к Санину.

– Э! – махнул рукой Санин. – Под покровом христианства прежде всего облились кровью арены мученичества, а потом людей убивали, сажали в тюрьму, в желтые дома… день за днем крови льется столько, что никакой мировой переворот не в состоянии сделать больше!.. И хуже всего то, что всякое улучшение своей жизни люди добывают по-прежнему кровью, революцией, анархией, а в основу своей жизни ставят все-таки гуманность и любовь к ближнему… Получается глупая трагедия, фальшь и ложь… ни рыба ни мясо!.. Я предпочел бы мировую катастрофу сейчас, чем тусклую и бессмысленно гиблую жизнь еще на две тысячи лет вперед!

Юрий помолчал. Странно было то, что мысль его остановилась не на смысле слова, а на самой личности Санина. Чрезвычайно обидна и даже вовсе не переносна показалась ему очевидная уверенность Санина.

– Скажите, пожалуйста, – вдруг проговорил он, сам не ожидая того и поддаваясь острому желанию уязвить Санина, – почему вы всегда говорите таким тоном, точно поучаете малых ребят?..

Фон Дейц удивился, сконфузился и что-то пробормотал, примирительно позвенев шпорами.

– Вот тебе и на! – досадливо произнес Санин. – Чего ж вы обозлились?

Юрий чувствовал, что говорит некстати, что надо остановиться, но глубоко засевшее раздражение и обнажившееся до самых нерв самолюбие подхватили его.

– Это, право, неприятный тон! – упрямым и угрожающим тоном ответил он.

– Это мой обычный тон, – со странным выражением досады и желания успокоить сказал Санин.

– Он не всегда уместен, – продолжал Юрий, невольно повышая голос и делая его крикливым. – Я не знаю, откуда у вас этот апломб…

– Вероятно, от сознания, что я умнее вас, – уже спокойнее ответил Санин.

Весь вздрогнув от головы до ног, как натянувшаяся струна, Юрий мгновенно остановился.

– Послушайте! – зазвенел его голос, и хотя не видно было лица, почувствовалось, что он побледнел.

– Не сердитесь, – ласково остановил Санин. – Я не хочу обижать вас, я только выразил свое искреннее мнение… Такого же мнения вы обо мне, фон Дейце, о нас обоих и так далее… Это естественно…

Голос Санина был так искренен и ласков, что как-то странно было продолжать кричать, и Юрий на минуту замолчал. Фон Дейц, очевидно страдая за него, молча звенел шпорами и затрудненно дышал.

– Но я не говорю вам этого… – пробормотал Юрий.

– И напрасно… Я вот слушал ваш спор, и в каждом слове у вас и явно, и обидно звучало то же самое… Дело только в форме. Я говорю то, что думаю, а вы говорите не то, что думаете… И это совсем не интересно. Если бы мы были искреннее, было бы гораздо занимательнее!

Фон Дейц вдруг визгливо засмеялся.

– Это оригинально! – захлебываясь от восторга, проговорил он.

Юрий молчал. Злоба его улеглась, и стало даже как будто весело, но было неприятно, что он все-таки уступил и не хотел показать этого.

– Только это было бы чересчур просто! – переставая смеяться, важно заявил фон Дейц.

– А вам непременно хочется, чтобы было запутанно и сложно? – спросил Санин.

Фон Дейц пожал плечами и задумался.

XXV

Бульвар миновали, и в пустых, оголенных улицах окраины стало светлее. Сухие доски тротуара явственно забелели на черной земле, а вверху открылось до странности широкое, клубящееся тучами и сверкающее редкими звездами бледное небо.

– Сюда, – сказал фон Дейц и, отворив низенькую калитку, провалился куда-то вниз.

Сейчас же где-то залаяла старая охрипшая собака, и кто-то закричал с крыльца:

– Султан, тубо!

Открылся огромный запустелый двор. В конце его чернела слепая громада паровой мельницы, с тонкой черной трубой, печально и одиноко устремившейся к далеким тучам, а вокруг шли черные амбары, и нигде не было деревьев, кроме палисадника под окнами флигеля. Там было открыто окно, и полоса яркого света среди тусклой тьмы пронизывала прозрачно-зеленые листья.

– Унылое место! – сказал Санин.

– А мельница давно не работает? – спросил Юрий.

– О да… давно стала, – ответил фон Дейц и, мимоходом заглянув в освещенное окно, сказал необычайно довольным голосом: – Ого!.. Народу набралось порядочно…

Юрий и Санин тоже заглянули через палисадник. В светлом веселом четырехугольнике двигались черные головы и плавал синий табачный дым. Кто-то высунулся из окна в темноту, и темный, широкоплечий, с курчавой головой, окруженной сиянием волос, заслонил все.

– Кто там? – громко спросил он.

– Свои, – ответил Юрий.

Они поднялись на крыльцо и наткнулись на человека, сейчас же начавшего дружелюбно и поспешно пожимать им руки.

– А я уже думал, вы не придете! – радостно заговорил он с сильным еврейским акцентом.

– Соловейчик. Санин… – сказал фон Дейц, знакомя их и дружелюбно пожимая холодную и чересчур трепетную ладонь невидимого Соловейчика.

Соловейчик смущенно и робко хихикал.

– Очень рад… Я так много о вас слышал и, знаете, это очень… – бестолково говорил он, пятясь задом и не переставая пожимать руку Санина.

Спиной он толкнул Юрия и наступил на ногу фон Дейцу.

– Простите меня, Яков Адольфович! – вскрикнул он, покидая Санина и цепляясь за фон Дейца.

И оттого они все запутались в темных сенях так, что долго никто не мог найти ни дверей, ни друг друга.

В передней, на гвоздях, вбитых нарочно для этого вечера аккуратным Соловейчиком, висели шляпы и фуражки, а все окно было уставлено плотной массой темно-зеленых пивных бутылок. И передняя уже была полна табачного дыму.

На свету Соловейчик оказался молоденьким евреем, черноглазым, курчавым, с красивым худым лицом и порчеными зубками, ежеминутно осклабляющимися в угодливо робкой улыбке.

Вошедших встретили хором оживленных и ярких голосов.

Юрий прежде всего увидел Карсавину, сидевшую на подоконнике, и все сразу приняло для него особый радостный вид, точно не сходка в душной накуренной комнате, а весенняя пирушка на поляне в лесу.

Карсавина улыбалась ему радостно и смущенно.

– Ну, господа… теперь, кажется, все в сборе? – стараясь говорить громко и весело, но болезненно и неверно напрягая слабый голос, закричал Соловейчик, странно жестикулируя руками. – Извините, Юрий Николаевич, я вас, кажется, все толкаю… – весь изогнувшись и осклабляя зубы, перебил он сам себя.

– Ничего, – добродушно придержал его за руку Юрий.

– Не все, да черт с ними! – отозвался полный и красивый студент, и по его пухлому, но сильному купеческому голосу сразу стало слышно уверенного и привычного человека.