Читать книгу "P.S. I Hate You - Уинтер Реншоу"

Доллар и сорок два цента – это весьма далеко от стодолларовых чаевых, которые он мне когда-то оставил.

– Почему вы пришли сюда сегодня? – спрашиваю я, уперев руку в бедро и склонив голову набок.

– То есть, простите?

– Почему вы пришли сюда сегодня? – Я повторяю вопрос как можно отчетливее, выговаривая каждый слог.

Исайя хмурится.

– Это какой-то рекламный опрос?

– Почему вы запросили обслуживание у меня? – спрашиваю я.

– Я… не запрашивал.

Сделав глубокий вдох, я потираю виски, потом прижимаю ладонь к неистово бьющемуся сердцу.

– Это какая-то бессмыслица.

– Вы сердитесь насчет чаевых? – спрашивает он. – Обычно я оставляю больше, но вы заставили меня ждать счет в течение пятнадцати минут, и теперь я опаздываю на встречу с клиентом.

– О, так теперь мы намерены притворяться, будто это из-за чаевых, а не из-за того, как ты обращаешься со мной? – спрашиваю я, плотно сжимая губы и ощущая, как щеки наливаются яростным жаром.

– Как я обращаюсь с вами? – Он хмурится, поднимается со своего места и выпрямляется во весь рост. – Мэм, мне кажется, вы меня с кем-то спутали.

Мэм.

Он снова называет меня «мэм».

– Ты что, ударился головой? – спрашиваю я. – Или с тобой случилось что-то вроде того? Я не издеваюсь, это законный вопрос. У тебя амнезия?

Исайя усмехается, словно сочтя это милым, потом качает головой.

– Мы закончили? Меня уже ждут в моем офисе.

В офисе?

Он вернулся достаточно давно, чтобы получить работу в офисе, для которой требуется носить этот костюм…

Он вовсе не только что демобилизовался. Ни в коей мере. И я уже начинаю гадать, был ли он действительно в армии. Это мог быть ложный предлог; может быть, он говорит это всем девушкам, чтобы уложить их в койку, и потом никогда больше с ними не встречаться? Или, возможно, он актер, который таким способом вживался в роль?

Но, опять же, письма, приходившие из воинской части… это не подделаешь.

Бабушка постоянно говорит: «В мире всякой твари по паре», – но до этого момента я не понимала, что она имеет в виду. А сейчас передо мной стоит одна из худших «тварей», которых я имела несчастье знать.

– Прошу прощения, – говорит он, протискиваясь мимо меня и касаясь сильными ладонями моих плеч. Расправив свой пиджак, он бросает на меня еще один взгляд – словно считает меня сумасшедшей, и поворачивается, чтобы уйти.

Я собираю с его стола грязную посуду и отношу на кухню, ругая себя за потраченные впустую дни и бессонные ночи, когда я тревожилась за этого эгоистичного подонка.

Я говорила, что мне необходимо завершение ситуации, но я не знала, что это будет ощущаться так. Я не знала, что такое возможно: не значить ничего – даже меньше, чем ничего, – для того, кто значил для меня так много.

Глава 31. Марица

Часы на моем ночном столике показывают 2:41.

Я верчусь в постели с десяти часов вечера, когда приняла снотворное и мелатонин, думая, что это заставит меня погрузиться в глубокий сон без сновидений.

Я хотела лишь унять свой разум на пару часов, остановить это безумное вращение мыслей и вопросов, которое творится у меня в голове с того момента, как Исайя вчера утром явился в наше кафе и притворялся, будто никогда в жизни меня не видел.

Наконец-то смирившись с тем, что сегодня ночью мне не суждено уснуть ни на минуту, я сажусь, включаю лампу и достаю из ящика прикроватной тумбочки ручку и блокнот с письмами, которые я писала Исайе в тот короткий период времени, когда он, предположительно, был на боевом задании – до того, как он замолчал.

Открыв пустую страницу в середине блокнота, я пишу письмо, которое никогда не будет отослано, но, по крайней мере, если я перенесу это из головы на бумагу, может быть, мне удастся урвать хоть немного сна перед рассветом.

Дорогой Исайя.

Восемь месяцев назад ты был всего лишь солдатом, которого вот-вот должны были отправить в зону боевых действий. А я была всего лишь официанткой, которая тайком принесла тебе бесплатный блинчик и надеялась, что ты не заметишь мой взгляд, слишком долго задержавшийся на тебе.

Но ты заметил.

Прежде чем ты уехал, мы провели вместе неделю, изменившую все. А на восьмой день, буквально в последнюю минуту, попрощались и обменялись адресами.

Я сохранила каждое письмо, которое ты прислал мне, твои слова быстро стали для меня священными.

Но несколько месяцев назад ты перестал отвечать, а вчера тебе хватило наглости прийти в наше кафе и вести себя так, словно ты никогда в жизни меня не видел.

Подумать только… я почти полюбила тебя и твою прекрасную сложную душу.

Почти.

В чем бы ни заключалась причина твоего поведения, я надеюсь, она достаточно весомая.

Марица-официантка

P.S. Я тебя ненавижу, и на этот раз… я серьезно.

Глубоко вдохнув прохладный воздух, я выдыхаю, закрываю блокнот, сую его обратно в ящик и выключаю лампу. Я ложусь, укрываюсь одеялом и смотрю в темный потолок, потом закрываю глаза.

На душе у меня практически не полегчало, но мои мысли слегка утихомирились.

В короткие спокойные минуты перед тем, как наконец-то погрузиться в сон, я напоминаю себе, что Лос-Анджелес полон людей, которые используют других. Людей, которые совершают бессовестные поступки, людей, которые без малейших колебаний причиняют другим боль.

Исайя Торрес не был каким-то особенным – он был просто одним из типичных лос-анджелесских подонков.

Глава 32. Марица

– Доброе утро, Холли. – Я повязываю фартук на талии и смотрю на часы, чтобы удостовериться, что я действительно не опоздала на работу. Обычно я могу отработать всю смену, ни разу не увидев нашего менеджера: как правило, она сидит в своем кабинете за закрытой дверью и появляется в зале только в случае каких-то проблем.

Но сегодня она, похоже, ждет меня.

– Зайди, пожалуйста, в мой кабинет. – Менеджер произносит фразу, которую я не слышала от нее за все время работы здесь. Она не улыбается.

– Все в порядке? – спрашиваю я, следуя за ней. Холли ничего не говорит, и я вдруг обнаруживаю, что задерживаю дыхание, даже не думая об этом. Каждая секунда молчания подобна пытке.

– Пожалуйста, закрой дверь, Марица, – говорит она, когда мы входим в кабинет. – Присаживайся.

О боже. Меня увольняют.