Читать книгу "Славянские отаку - Упырь Лихой"

Сергеич аплодировал стоя.

— Он правда хранит эти ножницы, — сказал Коля. — Такая ржавая хрень, ручки покрашены зеленой краской. И хорошо, что догадался не вынимать, иначе бы всё.

— Ну, вообще, я был начитанным ребенком, знал, что хлынет, если вынуть черную стрелу, — Нестеренко сел рядом с Колей.

— Вы сговорились меня разыгрывать? — разозлился Иван.

— Меня правда выеб маньяк, — сказал Дмитрий. — Как ты думаешь, почему я такой? Об этом в газетах писали, погугли архивы: маньяк воткнул мальчику ножницы в грудную клетку. Этот мальчик был Дима Нестеренко. А так у Димы была здоровая семья, старший брат-студент и собака. Он рос в очень здоровой атмосфере. Но после того случая Дима пиздец как боялся, что его выебет кто-то еще. Во всех смыслах. Дима понял, что лучший способ защиты — нападение.

Дмитрий задул вторую свечу.

Егор вышел на ковер и тоже сел на колени. Расправил воображаемые рукава кимоно и с достоинством поклонился.

— Давай, уделай кацапа, — подбодрил его Сергеич.

— Жила-была на окраине Эдо одна девушка, скромная и трудолюбивая, была она чиновницей шестого ранга при сёгунате, то есть в собесе, и имела дело со стариками да старухами, и так достигла тридцатилетия, не познав любви. Фамилия ее была Файнштейн, что значит «безжелезистый сульфид». С железами у нее и правда было плоховато, проще говоря, эта девица была доска. И залетный ронин, коему не хватило нескольких рё на дзёро из веселого квартала, обратил свой взгляд на плоскогрудую тян. Через месяц девица понесла, а ронин собрался в путь, обещая вернуться до весны. Шли годы, но ронин не появлялся. Чиновница лгала сынишке, что папа ушел на войну с кланом Тайра в провинции Ичкерия, и глупый Карлуша-кун всегда трепетно следил за новостями из Чечни, но первая чеченская кампания кончилась, а потом началась и вторая. Ронин все не появлялся, так что Карлуша-кун решил, будто он геройски погиб. Когда Карлуше-куну исполнилось 16 лет, на пороге их бетонной хижины возник пьяный ронин с недельной щетиной и диковинным духовым ружьем, сработанным гайдзинами. «Хочешь пострелять из этого ружья, сынок?» — спросил он. — «Конечно, хочу», — ответил Карлуша-кун, решив, что это ружье пьяный ронин хочет ему подарить. «Тогда можешь взять до вечера, только не сломай, это подарок твоему младшему брату», — сказал пьяный ронин. Так я чуть не убил отца.

— Соплей маловато, — вставил Сергеич. — Ты жалостнее давай.

— Карлуша-кун решил по крайней мере взять фамилию пьяного ронина, но тот отцовство признавать отказался. И тогда Карлуша-кун сжег паспорт, пошел получать новый и сам взял говнопролетарскую фамилию Феофанов, которую скоро сменит обратно на Файнштейн. Хотя матушка Файнштейн то еще говно и хочет убить высокородную супругу Карлуши-куна кухонным ножом.

— Ты про детские страхи давай! — наводил Сергеич.

— И с тех пор Карлуша-кун боится, что ему что-то дадут, а потом отнимут, — заключил Егор. — А его драгоценная госпожа северных покоев — настоящая блядина, так что Карлуше-куну сложно считать их сожительство нормальными отношениями. Сегодня сосешь у меня, завтра у кацапа, послезавтра у Ваньки своего.

— Финал мне как-то не очень, — Иван задул свечу.

— Теперь я, — Коля взял диванную подушку и улегся на ковре в позе мадам Рекамье. — Маленький Коля рос в здоровой семье русскоязычных киевлян. Его мать была учительница и знала, что бить детей — непедагогично. Но всегда ужасно на них орала, у нее был хорошо поставленный, громкий голос. Коля чуть не писал в штаны, когда его ругали за пятно на футболочке. Он до усрачки боялся сделать что-то не так. И когда он случайно пролил на мамино вечернее платье коробку сока, то думал, что умрет на месте. Мама была в туалете. Коля думал быстренько застирать платье, потащил его в ванную, запутался, упал и сильно рассек лоб. Хлынула кровища, Колю в тот день совсем не ругали, а мама повела его в травмпункт вместо оперы. Так Коля понял, что если он поранится или заболеет, все будут его жалеть и прощать. С тех пор он специально себя резал, чтобы его не ругали. А чтобы не схватить двойку на контрольной, маленький Коля жрал лед и болел. Потом Коля завел канал на твиче. Играл он хуево, но ему были нужны деньги. Он увидел, что стримерше Карине дают деньги за оскорбления. Но, поскольку он не телка, надо было завлекать клиентов как-то иначе. Так он стал камхорой[75], которая оказывает услуги «экстра». Когда Коля себя резал, он все время надеялся, что кто-то его отговорит или пожалеет, но его никто не жалел, все только подначивали и ржали, потому что русня — хладнокровные, жестокие мудаки. А кацапы, которые были тайно в него влюблены, желали ему смерти, чтоб самим не обосраться, типа они натуралы и все такие из себя, а я тупое говно и сам виноват, что родился пидором и хохлом.

Дмитрий задул еще одну свечу. Стало явно темнее. Сергеич не стал ложиться на ковер:

— Слушайте, у меня не было никаких детских травм, — начал он. — Хотя… Мне всегда все завидовали, потому что дядька уже тогда неплохо получал, а это было начало девяностых. Я всегда ходил в заграничных шмотках, и дети быдла меня за это били. Однажды дядя привез мне из Америки точилку, это был тигр, которому вставлялись в жопу карандаши, и он как будто срал стружкой. Тигр очень нравился моему соседу по парте. Он брал этого тигра и дрючил его в зад карандашом, так что мне даже снилось, что я тигр, а Паша вставляет мне в дырку свой карандаш. И однажды после перемены этот тигр пропал. Я сказал Паше, чтобы вернул тигра, а он начал на меня бычить. Тогда я пожаловался классному руководителю, и над Пашей устроили настоящий суд. Он стоял перед классом как обосранный, но не извинился и тигра не вернул, а потом сел за другую парту. У меня и раньше не было друзей, а после этого я всегда сидел за партой один. Пока не перевелся в школу с математическим уклоном. А потом оказалось, что тигра спиздила девочка, которая сидела сзади. Ей было, конечно, жалко Пашу, но она была не дура и не признавалась. Только когда я перевелся, она спалилась с этим тигром. Мне тогда стало пиздец как стыдно, я взял другую точилку, это был дракон, которому тоже надо было вставлять в жопу карандаш. И пошел к Паше мириться. Угадайте, что он сделал, — Сергеич задул свечу. Теперь кухня освещалась только пламенем камина.

— Даже думать об этом не желаю, — сказал Иван.

— У Паши тоже оказалась одна вещь из СШП. Знаете, такой сувенирный карандаш, полметра длиной. И он подарил его мне. Типа «наш ответ Чемберлену». Так я понял, что у быдла есть гордость.

— Я видел этот карандаш, он до сих пор им дрочит, — вставил Егор. — Толстый такой, со следами зеленой краски. Местами даже заржавел. От слез.

— А потом я начал ходить к этому Паше каждый день и просить, чтобы он стал моим другом. Надарил ему кучу вещей, но друзьями мы так и не стали. Однажды, когда папа был в командировке, Паша сам пришел ко мне домой и спиздил магнитофон «шарп». Больше я Пашу не видел: он не открывал и не отвечал на звонки, а его мамка обещала спустить меня с лестницы. Папа вернулся, ему надо было прослушать какие-то лекции, и он спросил, где магнитофон. И я ему рассказал про тигриную жопу, а он такой: «Бедный ребенок, запомни, что друзей не покупают».