Читать книгу "Улица Марата и окрестности - Дмитрий Шерих"

Дом № 65/20

– В сущности, это не моя квартира, – отвечал Гумилев, – это квартира М. – Тут я все понял: мы с Гумилевым сидели в бывшем моем кабинете! Лет за десять до того эта мебель отчасти принадлежала мне. Она имела свою историю. Адмирал Федор Федорович Матюшкин, лицейский товарищ Пушкина, снял ее с какого-то корабля и ею обставил дом у себя в имении... В 1905 г. я сделался случайным полуобладателем этой мебели и вывез ее в Москву. Затем ей суждено было перекочевать в Петербург, а когда революция окончательно сдвинула с мест всех и все, я застал среди нее Гумилева».

Читатель уже понял, что столь обширная цитата приведена неспроста. Конечно, все происходило на улице Марата – во внушительном доме № 65, выходящем к перекрестку улицы Марата и Социалистической (прежде Ивановской). Это здание, стоящее на бывших сидоровских огородах, является в некотором роде их преемником: архитектор Александр Докушевский построил его как раз по заказу семейства Сидоровых. Купцы справедливо рассудили, что доход от солидного дома будет существенно больше, чем от распаханной и засеянной земли...

Н.С. Гумилев

Как мы уже знаем, Николай Степанович жил здесь не на собственной квартире. До революции в доме № 65 (он же дом № 20 по Ивановской и дом № 46 по Ямской, ныне улица Достоевского) обитал Сергей Маковский, редактор журнала «Аполлон» и художественный критик. Вообще публика тогда в доме подобралась весьма состоятельная – промышленники, купцы (в том числе крупнейшие торговцы фруктами Буштуевы), ювелиры... По карману была квартира и Маковскому. Жил он здесь по-барски, принимал гостей – писателей, художников, артистов (достоверно известно, что здесь бывал, например, Константин Сомов). Точку в этой привычной жизни поставила революция. Отбыв из неспокойного Петрограда в Крым, Маковский предложил коллегам по «Аполлону» присматривать за квартирой и распоряжаться ею.

Когда весной 1918 года Николай Гумилев вернулся из-за границы, он оказался у разбитого корыта. Ахматова объявила ему о своем уходе, другой жилплощади у него не было. Вот и поселился он на квартире Маковского. А вместе с ним здесь прописались его мать, брат и новая жена Анна Энгельгардт...

Впрочем, и Ахматова не раз заходила на Николаевскую. Иногда она оставляла погостить тут своего с Гумилевым сына Льва. Последнее обстоятельство подтверждается теми же мемуарами Ходасевича:

«Когда Гумилев меня провожал в передней, из боковой двери выскочил тощенький, бледный мальчик, такой же длиннолицый, как Гумилев, в запачканной косоворотке и в валенках. На голове у него была уланская каска, он размахивал игрушечной сабелькой и что-то кричал. Гумилев тотчас отослал его – тоном короля, отсылающего дофина к его гувернерам. Чувствовалось, однако, что в сырой и промозглойквартиренет никого, кроме Гумилева и его сына». Тощий мальчик с игрушечной сабелькой как раз и есть Лев Николаевич Гумилев.

Н.С. Гумилев и А.А. Ахматова с сыном Львом. Фото 1915 года

Но что же это за история с мебелью, о которой полунамеком говорит Ходасевич? «Настоящей собственницей» ее была эксцентричная богачка Марина Рындина, когда-то жена Ходасевича. О расставании с ней Ходасевич вспоминал с горечью, хотя во время брака Марина Эрастовна преподносила ему малоприятные сюрпризы. Могла завести в качестве домашних животных ужей и жаб, явиться голой на костюмированный бал. А напоследок ушла к любовнику.

Любовником богатой и эксцентричной дамы стал Сергей Маковский. За него она в конце концов вышла замуж. Так и переехала в квартиру Маковского мебель адмирала Матюшкина...

Николай Гумилев жил в доме № 65 меньше года, но именно к этому времени относится еще один любопытный мемуар. На сей раз о своем визите к Николаю Степановичу вспоминает Корней Чуковский, и его строки ничуть не уступают по живописности рассказу Ходасевича: «Как-то он позвал меня к себе. Жил он недалеко, на Ивановской, близ Загородного, в чьей-то чужой квартире. Добрел я до него благополучно, но у самых дверей упал: меня внезапно сморило от голода. Очнулся я в великолепной постели, куда, как потом оказалось, приволок меня Николай Степанович, вышедший встретить меня у лестницы черного хода. (Парадные были везде заколочены.)

Едва я пришел в себя, он, с обычным своим импозантным и торжественным видом, внес в спальню старинное расписанное матовым золотом лазурное блюдо, достойное красоваться в музее. На блюде был тончайший, почти сквозной, как папиросная бумага – не ломтик, но скорее лепесток серо-бурого, глиноподобного хлеба, величайшая драгоценность тогдашней зимы.

Торжественность, с которой еда была подана (нужно ли говорить, что поэт оставил себе на таком же роскошном блюде такую же мизерную порцию?), показалась мне в ту минуту совершенно естественной. Здесь не было ни позы, ни рисовки. Было ясно, что тяготение к пышности свойственно Гумилеву не только в поэзии и что внешняя сторона бытовых отношений для него важнейший ритуал.

Братски разделив со мной свою убогую трапезу, он столь же торжественно достал из секретера оттиск своей трагедии "Гондла" и стал читать ее вслух при свете затейливо-прекрасной и тоже старинной лампады.

Но лампада потухла. Наступила тьма и тут я стал свидетелем чуда: поэт и во тьме не перестал ни на миг читать свою трагедию, не только стихотворный текст, но и все ее прозаические ремарки, стоявшие в скобках, и тогда я уже не впервые увидел, какая у него необыкновенная память».

Корнею Чуковскому приходилось бывать в доме № 65 и несколькими годами позже, уже после гибели Гумилева. Об этом есть запись в его дневнике, помеченная 12 декабря 1921 года: «На днях объявилась еще одна родственница Некрасова – г-жа Чистякова... Адрес: Николаевская, 65, кв. 9. Я пошел туда.

Мороз ужасный. Петербург дымится от мороза. Открыла мне маленькая, горбоносая старушка, в куцавейке. Повела в большую, хорошо убранную холодную комнату.

– Собственно, я не дочь Некрасова, а его сестра. Я дочь одной деревенской женщины и Некрасова-отца...

В комнате большая икона Иисуса Христа (которого она называет "Саваофом") и перед иконой неугасимая лампадка... с керосином. Мы с нею оживленно болтали обо всем. Она рассказала мне, что знаменитую "Зину", "Зинаиду Николаевну" – Некрасов взял из Публичного дома, что эта Зина перед смертью обокрала его и т. д.».

За Чистякову потом Чуковский хлопотал в разных ведомствах – чтобы ей прибавили пенсию. Впрочем, и сама Лукия Александровна оказалась не промах. Энергично отстаивала свои права, жаловалась, куда следует, на соседей и на условия жизни. А шесть лет спустя попала даже на страницы вечерней «Красной газеты»: «Сестра поэта Некрасова Л.А. Чистякова-Некрасова, проживающая по ул. Марата, 65, обратилась в ЛУНИ с просьбой о предоставлении ей льгот по квартирной плате. Чистякова-Некрасова проживает в той квартире, где некогда жил сам поэт. Управление недвижимых имуществ передало это ходатайство на усмотрение домоуправления. Правление ЖАКТа постановило предложить Чистяковой-Некрасовой самой назначить себе цену на квартиру».