Читать книгу "Великие завоевания варваров - Питер Хизер"

Однако, на мой взгляд, уже одних исторических источников – даже если не брать в расчет Иордана – более чем достаточно, чтобы согласиться с тем, что миграция была ключевым фактором в переустройстве понтийского побережья. К тому же археологические свидетельства куда более убедительны, чем утверждают противники теории миграции. Прежде чем приступить непосредственно к изучению источников, необходимо вспомнить, чего именно мы можем ожидать. Если перед вами не один из тех редких случаев, когда пришлые захватчики практически полностью вытесняют или истребляют местное население или являются первыми поселенцами на нетронутой пока земле, то археологические следы, оставленные миграцией, и не будут многочисленными или значительными. Если мигранты смешиваются с коренным населением, сохранятся лишь некоторые, возможно, очень немногочисленные элементы их материальной культуры – лишь те, которые осознанно или подсознательно связывались с глубоко укоренившимися верованиями или поведением. Они, разумеется, никуда не исчезнут. В прочих же сферах жизни мигранты, скорее всего, переймут приемлемые для них элементы местной культуры (как поступают и современные переселенцы) или же их обычаи станут незначительным и ничем не выделяющимся компонентом в новых культурных сочетаниях, созданных соприкосновением исконной и чуждой культур. Другими словами, вряд ли в археологических свидетельствах вы обнаружите нечто большее, чем спорные подтверждения миграции, поэтому неоднозначность находок сама по себе не может служить доказательством того, что миграции не было вовсе.

Однако в нашем случае археологические остатки, подтверждающие наличие миграционных процессов, отнюдь не спорны или недостаточны. И это не только мое мнение, спешу уточнить, но и единодушный вердикт экспертов, кропотливо работавших с найденными материалами на протяжении последнего поколения. Следует также подчеркнуть, что эти эксперты не подвержены влиянию какой-либо идеологии. Два самых авторитетных ученых среди них – это Казимир Годловский и Марк Борисович Щукин, первый поляк, второй русский. Им обоим в ранние годы своей научной деятельности пришлось бороться с однобокими интеллектуальными установками, которые основывались на взглядах, резко расходившихся с их собственными. Работа Годловского продемонстрировала несостоятельность старой догматики (к которой мы вернемся в главе 8), в соответствии с которой «побежденные» славяне всегда занимали территорию Польши. И именно Щукин впоследствии скорректировал время расцвета черняховской культуры, отнеся его к концу III–IV веку, и установил ее связь с готами, вопреки глубоко укоренившейся в советское время «официальной науке», стремившейся приписать археологические свидетельства, говорящие о довольно развитой цивилизации, первым славянам. Более того, после Второй мировой войны ни у поляков, ни у русских не было ни малейшего желания преувеличивать роль, которую сыграли германоязычные племена в Центральной и Юго-Восточной Европе, поэтому этих ученых нельзя обвинить в вовлеченности в интеллектуальные игры с целью продвижения своей карьеры. Причины, по которым они единодушно пришли к выводу о наличии глубинных связей между вельбарской и черняховской культурными системами, не так сложно отыскать.

Если сравнить развивающуюся вельбарскую культуру I и II веков с новыми системами, появившимися к востоку от Карпат и к северу от Черного моря в III веке, обнаруживаются поразительные сходства. Мы имеем здесь дело не с передачей отдельных предметов или технологий, но с куда более яркими культурными чертами, представляющими характерные обычаи и традиции, социальные нормы (женская одежда), социально-экономические установки и стратегии (длинные дома) и даже глубоко укоренившиеся системы верований (обряды захоронения). Интересен также и тот факт, что вельбарская керамика преобладает на ранних стадиях развития черняховской культуры и что вельбарская система за предыдущие поколения распространилась далеко на юго-восток, до самых границ региона, где в конечном итоге и появится черняховская[131].

Но все это вовсе не означает, что больше здесь нечего сказать. Было бы неплохо получить монографию, в которой сравнивалось бы соотношение захоронений и случаев кремации на кладбищах этих двух культур с учетом региональных вариаций обрядов, не говоря уже о подробном обсуждении и описании различных методик и стратегий ведения сельского хозяйства в зависимости от конкретного региона огромной территории распространения черняховской системы; которая указала бы, где именно встречаются длинные дома, где преобладают землянки. Если исходить из того, что миграция, как правило, осуществляется по известным маршрутам до тех пор, пока у мигрантов не накопится достаточно информации, то можно определить, где сосредоточилась наибольшая концентрация мигрантов, а где преобладало местное население. Даже с нашими нынешними знаниями по этим вопросам прослеживаются вполне четкие параллели, достаточно глубокие для того, чтобы прийти к следующему выводу: археологические находки действительно подтверждают сведения, имеющиеся в исторических источниках, о том, что миграция варваров с северо-запада сыграла важную роль в революции III века близ северного побережья Черного моря.

Однако, как и в случае с Маркоманской войной, свидетельства о миграционных потоках III века не так полны, как хотелось бы, и достоверность отдельных находок можно, вне всякого сомнения, поставить под вопрос. Тем не менее позиция ярых противников теории о миграции отдает желанием закрыть глаза на очевидное, особенно с учетом того, что и исторические источники, и археологические остатки указывают на ключевую роль миграции в происходящих событиях. В общем и целом у нас предостаточно данных для того, чтобы установить: переселение германцев к речным границам Рима начало постепенно изменять обстановку в варварской Европе с середины II века и обрело еще больший размах в Ш-м. Миграция имела место и на западе, и (в еще больших масштабах) на востоке, и в обоих случаях миграционные феномены происходили наряду с другими политическими и социально-экономическими трансформациями, которые и стали причиной появления новых союзов в Древней Германии IV века. Но признание этого факта – лишь начало. Миграция может принимать самые разные формы и иметь многочисленные и взаимосвязанные причины. Каковы были природа и подлинный масштаб этой миграции германцев III века, как именно осуществлялись сопутствующие ей процессы и, наконец, что именно ее вызвало?

Миграция и германцы

Ни в одном из уцелевших источников начала н. э. не приводятся подробности переселений, ассоциируемых с Маркоманской войной, но есть один рассказ о миграции готов в III веке, сохранившийся в написанной в VI столетии истории готов авторства Иордана, который и сам был отчасти готского происхождения. Он описывает переход готов к Черному морю: «Когда там выросло великое множество люда, а правил всего только пятый после Берига король Филимер, сын Гадарига, то он постановил, чтобы войско готов вместе с семьями двинулось оттуда. В поисках удобнейших областей и подходящих мест [для поселения] он пришел в земли Скифии, которые на их языке назывались Ойум. Филимер, восхитившись великим обилием тех краев, перекинул туда половину войска, после чего, как рассказывают, мост, переброшенный через реку, непоправимо сломался, так что никому больше не осталось возможности ни прийти, ни вернуться. Говорят, что та местность замкнута, окруженная зыбкими болотами и омутами; таким образом сама природа сделала ее недосягаемой, соединив вместе и то и другое. Можно поверить свидетельству путников, что до сего дня там раздаются голоса скота и уловимы признаки человеческого [пребывания], хотя слышно это издалека. Та же часть готов, которая была при Филимере, перейдя реку, оказалась, говорят, перемещенной в области Ойум и завладела желанной землей. Тотчас же без замедления подступают они к племени спалов и, завязав сражение, добиваются победы. Отсюда уже, как победители, движутся они в крайнюю часть Скифии, соседствующую с Понтийским морем»[132].