Читать книгу "Он говорит - Владимир Березин"

А корейское радио это было странное, с экономией на заглавиях. Так диктор и говорил: „Сейчас вы услышите заметку“. Подождёт немного и говорит „Заметка“.

Всё бы хорошо, но стала на меня заглядываться секретарша. Ничего такая, бойкая, мне тоже понравилась. Но она нравилась главному редактору с их стороны. И случилось оттого какое-то напряжение в наших братских социалистических отношениях. Запад, восток, всё едино тварь человеческая об одном мыслит. Только воплощает по-разному. Это ведь у нас всё просто — запер кабинет, поднос с кофе в сторону — и на диван, а там у них это было обставлено очень сложными церемониями. Не просто поднос в сторону, а с тремя приседаниями. Как-то не учёл я этой специфики, и через недельку мне позвонили из Конторы.

— Извини, Василий Петрович, тут какая-то накладка, культурное непонимание, мы тебя пока в резерв отводим.

Ну, я недолго горевал. Собрал вещички, сдал ключи, да и пошёл на волю. Дверь закрываю, а сам слышу, что в приёмной бормочет наша радиопередача из репродуктора. Новая, уже без меня сделанная, и говорит там диктор задушевно: „Двое рабочих — Пак Сон Чи и Ли Сын Мун работали на валке древ. И на них упало древо. Их отвезли в советскую больницу, и советские врачи спасли их. Ли Сын Муну советские врачи перелили крови даже больше, чем у того было раньше“.

По-разному, говорю, люди говорят. Хоть и думают об одном и том же».

И потом он говорит: «Смекалка — незаменимая вещь. На флоте так в особенности — я в училище попал после войны, некоторые курсанты ещё с медалями ходили, особенно, если кто из местных, ленинградских. А жили голодновато — не то, что сразу после Победы, но всё равно тарелки оставляли как мытые.

Летом те, кому ехать некуда было, оставались в казарме.

Можно было выписать увольнительную в город, да и идти по своим делам.

Так мы устроились на молокозавод. Молокозаводу нужен был для каких-то своих целей чистый песок, вот надо было его возить с карьера — разбитый грузовичок ещё с дырками от пуль, да мы трое с лопатами. Нам что понравилось на этом молокозаводе — там подъедаться было можно. То есть, к молоку тебя, конечно, не подпускали, а вот масло кое-где на ёмкостях перед очисткой оставалось, да и сыром можно было разжиться. Но правило строгое — никакого хлеба. Поймают с хлебом, и пинком за ворота. Потому как если молоко где скиснет, так убытку на тысячи рублей.

Мы неделю в этом раю жили, пока чёрт не дёрнул нас показать смекалку. И всё дело в том, что увидели мы на нашем песчаном карьере экскаватор. Хороший, мощный, ещё ленд-лизовский — да только копается он по своим делам, и до нас ему дела никакого нет.

И вот тогда мы, ребята технически подкованные, сняли аккумулятор с грузовика, привертели его в другое место, но сам ящичек не тронули. И вот в этот ящичек как раз входила небольшая головка сыра. Сейчас, может, на такую никто и не взглянет, но тогда время другое было. И вот за эту головку экскаваторщик стал нам засыпать песком весь кузов минут за пять. А потом мы ещё купались, да курили, чтобы уж совсем быстро не приезжать. Да и шофёру это в радость было — ему чем больше поездок, тем лучше.

Это уж совсем рай был, да сгубила нас зависть. Оказывается, шофёрский лишний червонец старыми стал обидой его братии. Они-то на нас настучали. Но смекалка и тут нас спасла — дружок мой Никифоров, красавец, он потом стал командиром БЧ-5 на атомной лодке, от рака умер в восемьдесят восьмом… Ну так вот, он красавец был, в первый же день подбил клинья к секретарше, она-то нас и предупредила.

Мы даже аккумулятор на место ставить не стали, забили короб всякой дрянью, да в электролите — так что поимщики наши долго матерились, всё отчиститься не могли. А нам и заботы нет — уже учебный год начался.

И мы такие сытые, гладкие, две недели сыр ели, да пахтой намазывали. Правда, ни у кого отцов нет, а у половины и матерей».

Затем он говорит: «А я в Америку поехал, к брательнику своему. Дело молодое — двинулись мы через всю страну в Лос-Анжелес, всё хорошо, все правила движения прямо на дороге написаны, да только у них светофоры не перед перекрёстком, а за ним — очень я за братца переживал, даже глаза закрывал. Это меня сперва немного путало, но потом пообвык. Приехали туда — всё как положено, бульвар, следы былой славы на асфальте, закат в океане. Брательник мой спать пошёл, а я решил прогуляться — да только оказалось, что в местных барах больше трёх рюмок не наливают. Дальше, говорят, с вами может неприятность случиться, да ещё вы и на машине не поедете. А как скажешь, что я машины водить не умею, так на тебя смотрят, будто ты сказал, что у тебя ног нету.

Ну и стал я перемещаться от бара к бару, да только места вокруг меня становятся всё пустыннее и пустыннее. Поля какие-то, с одной стороны, уже ввиду голубятня, с другой — склады. Жалкая лампочка горит, будто свечка на могилке, и тут вижу, что стою перед баром, а там негры, человек пять или шесть. А один пошёл ко мне, что-то лопочет, да я ничего не понимаю.

Сделал ему рукой так, дескать, отвяжись.

Ну, тут он мне нож показал — это язык интернациональный, это мы с пониманием. Недолго думая, я ему сразу с ноги и двинул. Так он собака, лёжа меня за штаны ещё укусил. Тут уж я ещё добавил.

Но вот что удивительно — пятеро его дружков за него не вступились. Так и стояли у стены, глазами хлопали. У нас на Братиславской так нипочём бы не было, обязательно за своих вступятся — азербайджанцы за азербайджанцев, дагестанцы за дагестанцев. Русские покряхтят, а тоже вступятся. Нет, гнилой народ в этом городе ангелов.

Так я им и сказал, плюнул и даже в бар не стал заходить».

Он говорит: «Вы люди пожившие, маленьких тут нет, и все мы знаем пословицу о бесплатном сыре. Мы знаем всё, но платный сыр горек. Его вкус горек от пота и слёз, которыми его надо приправить, прежде чем подать к столу. И при этом добыча платного сыра происходит с утратой средств и финансов. То есть, процесс покупки бесплатного сыра сопровождается производством огромного количества безвозвратных долгов и унылых убытков — с сыром напрямую не связанных.

Например, нужно не просто купить сыр, но собрать команду охотников на мышей, нанять бандитов, которые будут отгонять от сыра кошку, заплатить чиновникам Министерства Сырной промышленности за лицензию на покупку сыров, а потом оказывается, что сыр просрочен и нужно, отбиваясь от голодных конкурентов, искать новый.

Как-то, много лет назад, рядом с домом у меня стояло несколько фургончиков на колёсах. Оскальзываясь на льду, обмахиваясь газетами в летнюю жару, ёжась от дождевой воды межсезонья, покупали в них граждане всяко разную еду.

Среди прочих продавцов там был старик, похожий сразу на все народности Закавказья. У него были кривые сильные пальцы грузинского виноградаря, глаза Параджанова, щетина армянского крестьянина и куртка бакинского нефтяника. Я любил этого старика, и вот, накануне, покупал у него сыр.

Я купил у него шестьсот граммов этого сыра, а придя домой, обнаружил, что старик, отсчитав мне круглый, жёлтый и белый металл сдачи, обвесил меня на сто граммов.