Читать книгу "Юрий Трифонов - Семен Экштут"

Однако офицер, судя по его портрету, не только не унывал по данному поводу, но был весьма доволен своим положением. Иначе зачем бы он стал заказывать художнику собственный портрет в парадном мундире, украшенном одной-единственной медалью?!

Живописец мастерски передал холёное лицо офицера, его умные и проницательные глаза, непреклонное спокойствие, которое нельзя сыграть и которое бывает лишь у людей, убеждённых в правильности собственной жизни, то есть у самодостаточных людей, уверенных в том, что их жизнь удалась, и желающих продемонстрировать свою убеждённость окружающим. Это было породистое лицо вельможи, а не самодовольное лицо парвеню — выскочки, упоённого сознанием собственной значимости. Его причёска и ухоженные бакенбарды напомнили мне великого князя Алексея Александровича, любителя красивых вещей, который считался образцом красоты, изящества и элегантности в Доме Романовых. Офицер явно подражал великому князю, даже стилизовал себя под августейшую особу. Стилизация была столь убедительной, что в какой-то момент я даже подумал о том, не является ли неизвестный внебрачным сыном одного из Романовых.

Офицер позиционировал себя как человека, принадлежавшего к хорошему обществу, но выглядело это несколько нарочито. У него не было той очаровательной небрежности в туалете, свойственной светскому человеку, зато была искусно замаскированная озабоченность тем, как воспримут и оценят его окружающие. Судя по всему, он не принадлежал к знатным и богатым представителям высшего света, но хотел произвести впечатление человека их круга. «Высшее общество тогда состояло, да, я думаю, всегда и везде состоит из четырёх сортов людей: из 1) людей богатых и придворных; из 2) небогатых людей, но родившихся и выросших при дворе; 3) из богатых людей, подделывающихся к придворным, и 4) из небогатых и непридворных людей, подделывающихся к первым и вторым»[236]. Неизвестный «подделывался». Светский человек никогда не украсил бы свой мундир такой массивной золотой цепочкой, счёл бы это вульгарной демонстрацией достатка, простительной купцу-толстосуму, но не человеку света. Офицер явно переусердствовал, демонстрируя свою успешность, «что само по себе противоречило неписаным нормам хорошего тона и было vulgar»[237].

Щеголеватый мундир сидел на офицере как влитой. Так мог пошить лишь искусный столичный портной, привыкший обшивать офицеров лейб-гвардии. В провинции так шить не умели. Вспомним «Героя нашего времени». «Они на меня посмотрели с нежным любопытством: петербургский покрой сюртука ввёл их в заблуждение, но, скоро узнав армейские эполеты, они с негодованием отвернулись»[238]. Армейские эполеты имели цветное поле и цветной корешок, что тотчас отличало армейского офицера от офицера лейб-гвардии. Поле и корешок гвардейских эполет целиком были золотыми или серебряными — в зависимости от цвета приборного металла, присвоенного тому или иному гвардейскому полку. При виде этого неизвестного офицера степные помещики из романа Лермонтова вряд ли стали бы отворачиваться. Всё качественное, дорогостоящее и очень достойное. Серебряный узор шитья на воротнике мундира и великолепные серебряные эполеты, явно приобретённые в дорогом столичном магазине офицерских вещей, не могли принадлежать армейцу. Неизвестный офицер не мог служить ни в армейской кавалерии, ни в армейской пехоте. Поле и корешок его эполет были из серебра.

Эполеты портретируемого офицера имели тонкую серебряную бахрому, свидетельствующую о его штаб-офицерском достоинстве, а две золотые звёздочки позволяли точно определить чин. Перед нами был майор. Бахрома дорогих эполет, изготовленная из очень качественной серебряной канители, была столь густой и роскошной, что эти штаб-офицерские эполеты можно было ошибочно принять за генеральские, на что, вероятно, и рассчитывал их обладатель. Итак, перед нами был майор. Ни в гвардии, ни в Генеральном штабе, ни в специальных войсках чина майора в 1874 году не было. Серебряное шитьё воротника чем-то напоминало шитьё офицеров Генерального штаба, но у портретируемого офицера не было «учёного» серебряного аксельбанта, присвоенного всем офицерам Генерального штаба. Майорский чин офицера и отсутствие у него аксельбанта — любого из этих условий было достаточно, чтобы сразу же избавить меня от соблазна причислить неизвестного офицера к генштабистам. И я не стал подгонять решение задачи под желаемый ответ. Среди офицеров Морского министерства были майоры из числа военных чиновников, состоящих по Адмиралтейству, а также офицеров корпуса флотских штурманов или офицеров ластовых рот, однако узор их мундирного шитья не имел ничего общего с шитьём, изображённым на портрете. В самый раз было воскликнуть вместе с резонёрствующим Чацким:

Мундир! один мундир! он в прежнем их быту Когда-то укрывал, расшитый и красивый. Их слабодушие, рассудка нищету…[239]

Кому же принадлежал этот «расшитый и красивый» мундир? Его обладатель не был армейским пехотинцем или армейским кавалеристом, не служил в Генеральном штабе или специальных войсках, не принадлежал к чинам лейб-гвардии и не имел никакого отношения к Морскому министерству. И при всех этих разнообразных «не» на неизвестном офицере был однобортный русский военный мундир, в 1872 году пришедший на смену мундиру двубортному.

Ответ оказался неожиданным. В 1867 году серебряное шитьё, которое запечатлел художник Игорев на портрете неизвестного майора, было присвоено полицмейстеру, начальнику полицейского резерва и 38 участковым приставам Санкт-Петербургской полиции[240]. Указ подписал император Александр II, однако шитьё было выполнено по рисунку, некогда утверждённому ещё императором Александром I. Вот почему мундирное шитьё офицеров столичной полиции имело несомненное стилистическое единство с шитьём офицеров Генерального штаба: и то и другое было осуществлено по рисункам самого Александра I. Итак, ещё одно неизвестное было найдено. Я получил точку опоры для дальнейших изысканий. Впору было задуматься над логистикой последующих исследований. Неизвестный майор служил в Санкт-Петербургской полиции и, скорее всего, был одним из участковых приставов, ибо столичные полицмейстеры имели чин полковника. Не был он и рядовым офицером полиции, например, помощником пристава, ибо полицейские офицеры, состоявшие в военных чинах и продолжавшие числиться по армейской кавалерии или пехоте, имели иное мундирное шитьё — более скромное и традиционное, отличное от запечатлённого на портрете. Но как было узнать фамилии всех майоров, служивших в 1874 году в рядах столичной полиции?