Читать книгу "Ибсен. Путь художника - Бьерн Хеммер"

Разувериться в этом мифе Ибсена заставил тот факт, что в 1864 году норвежцы не сдержали своего обещания помочь датчанам в их войне с пруссаками. Для Ибсена этот факт означал не только крах идеи скандинавского единства, но и крушение веры в духовные силы своего народа — веры, которая, собственно, и питала все его творчество. История неизменно была источником тех высоких надежд, которые Ибсен — как и многие другие — возлагал на будущее своего народа. Но реальные события показали, что это был самообман.

Ибсен пришел к выводу, что необходимо пересмотреть свои взгляды и на писательское творчество. В одном из писем он утверждает, что норвежцам следует теперь решительно перечеркнуть свою прежнюю историю, а писатели и поэты должны искать другую основу для творчества: «У нас на родине, к сожалению, поэзия должна отныне пробиваться иными путями; в настоящее время нет истинной потребности и необходимости будить наши исторические воспоминания; то, что произошло у нас за последние два-три года, или, вернее, не произошло, ясно показывает, что между современными норвежцами и нашим могучим прошлым не более общего, нежели между современными греческими пиратами и древними греками, в рядах которых были и мужество, и вера, и воля, а потому и сами боги» (4: 675).

Таким образом, для Ибсена события национальной истории утратили свое позитивное значение как эстетический идеал, как повод для символических обобщений и дидактики. В первое время после отъезда из Норвегии он явно раздумывал, какой же путь ему, как писателю, следует выбрать. Вариантов было немало, но он так и не выбрал ни один из них.

Уже в 1864 году в Риме Ибсен предпринимает попытку вновь вернуться к исторической теме и поискать пищу для творчества в глубине минувших веков. Встреча с Италией возродила в нем интерес к римской истории, и он увлекся личностью Юлиана Отступника, бунтаря и мечтателя. Но и этот проект был отложен в сторону. Было ясно, что сначала ему нужно свести счеты с современной Норвегией и ее пороками. Ибсену предстояло написать еще три драмы, прежде чем он в начале 1870-х годов вновь вернется к истории и к личности императора, начавшего борьбу против Галилеянина.

Все три произведения — «Бранд» (1866), «Пер Гюнт» (1867) и «Союз молодежи» (1869) — содержат в себе протест против определенных пороков, характерных для тогдашней Норвегии. Однако не подлежит сомнению, что во время работы над этими драмами писатель дистанцировался от общенациональных проблем, потому что был поглощен проблемами личности, ответственной за свое внутреннее содержание и за свою целостность. В центре внимания Ибсена находятся не столько права индивида в обществе, ограничивающем его свободу, сколько личная ответственность и стремление отстаивать свое «я».

Ибсен стал еще более нетерпимо относиться к порокам норвежского общества, когда переехал в Италию, где он мог наблюдать невиданную для него готовность многих людей пожертвовать собой в борьбе за свободу и независимость под предводительством Гарибальди. В одном из писем 1865 года Ибсен отмечает, что итальянцы его многому научили, а именно тому, насколько важно «сохранять душевную целостность». Таким образом, национальная проблема актуальна как для общества в целом, так и для отдельных людей, ибо ставит перед ними определенные требования.

Как раз в Италии Ибсен и обрел новую основу для своего творчества, или, как он сам говорил, «твердую почву под ногами». Теперь он думал о возрождении не отдельного народа, а человечества в целом. Именно тогда в творчестве Ибсена оформляется мечта о «новом Адаме» — сперва она получает свое выражение в «Бранде», а семью годами позже — в «Кесаре и Галилеянине».

«Кесарь и Галилеянин»

Жесткое противостояние Ибсена с тогдашним норвежским обществом обусловило то, что он воспринимался этим обществом как негативно настроенный писатель. Работая над «главным творением своей жизни», Ибсен писал Хегелю, что эта драма должна выразить тот позитивный взгляд на жизнь, в наличии которого ему давно отказали критики. Главной идеей Ибсена становится «Третье царство» как будущее всего человечества. Спустя много лет — в стокгольмской речи 1887 года — Ибсен вновь использовал это понятие для выражения своей оптимистической веры в культурный прогресс человечества. «Третье царство» означает для Ибсена надежду на прекрасное будущее, мечту о большей свободе для индивида — то есть утопию. Но с этой прекрасной мечтою в творчестве Ибсена противоречиво уживается мрачный и тревожный подтекст — глубокий пессимизм относительно возможностей человечества. Это чередование утопических и дистопических настроений преследовало его на протяжении всей творческой жизни. Работая над «Кесарем и Галилеянином», он не раз высказывался в том духе, что мировая история является, в сущности, одной сплошной катастрофой и что человечество окончательно сбилось с пути. Ему казалось, что он живет в хаотичное, лишенное всякого смысла время.

Именно в таком состоянии, когда вера в утопию и дистопический пессимизм постоянно сменяют друг друга, Ибсен вновь обращается к исторической теме. Он опять ощутил в себе потребность побыть сторонним наблюдателем — и еще раз пытается отыскать в истории смысл, придав историческому материалу символическую функцию.

В 1872 году он пишет Эдмунду Госсе: «Я вложил в эту книгу часть пережитого мной; то, что я здесь описываю, я сам в той или иной форме пережил, и самый выбор темы находится в более близкой связи с течениями нашего времени, нежели можно усмотреть сразу. Это я считаю непременным, отвечающим духу времени условием обработки любой темы из далекого прошлого. От соблюдения этого условия зависит — насколько может иметь интерес такой труд в качестве художественного произведения» (4: 701).

Чуть позже он снова пишет Эдмунду Госсе, что теперь он прочно стоит на исторической почве, но при этом в его новой драме присутствует немалая толика «анатомирования себя» — она кое в чем отражает душу самого Ибсена. Нетрудно заметить, что Ибсен возвращается к воззрениям юности на то, какой должна быть историческая драма. Теория драмы, сформулированная Германом Хеттнером, продолжала оставаться для Ибсена самой авторитетной.

Кстати, сам Хеттнер во многом опирался на идеи других философов, в том числе взгляды Фридриха Хеббеля[65], а через них и на гегельянство. Гегель, а вслед за ним Хеббель подчеркивали, что драма как литературный жанр всегда будет иметь особое значение и актуальность в так называемые переходные времена. Хеббель также утверждал, что театр должен быть зеркалом, отражающим современную действительность, и что исторический материал является лишь облачением главной идеи писателя. Писатель всегда принадлежит своему времени, подчеркивал Хеббель. В какой-то мере влияние гегельянства проявилось и в творчестве Ибсена, однако не стоит его переоценивать.

В «Кесаре и Галилеянине» можно заметить весьма схожее с гегелевским восприятие исторического процесса. И взгляды на трагический конфликт у Гегеля и Ибсена тоже близки. Ибсен и сам признавался, что эта драма написана под влиянием немецкой традиции и немецкого образа мысли. Он постоянно подчеркивал ведущее положение Гегеля в европейской философии 70-х годов XIX столетия. То, что Гегель действительно играл важную роль в духовных исканиях того времени, не вызывает сомнений, но прямая ссылка Ибсена на него должна быть обусловлена какими-то личными мотивами.