Читать книгу "Ленинградское время, или Исчезающий город - Владимир Рекшан"

– Есть такой. Полная деревенщина. Ходит в ватнике. Был морячком. Теперь кочегар. Начитанный самородок, такой вам и нужен.

Поскольку Шадрунов телефона не имел, Коняев просто нарисовал план, как найти его дом. Постучите, мол, в окно на первом этаж.

Журналисты сели в автобус, приехали в Рамбов, нашли по плану дом и постучали в окно. Через некоторое время им открывает дверь блистательная и знаменитая красавица мирового класса актриса Маргарита Терехова, протягивает рубль и говорит:

– А теперь валите отсюда нах – так Коля Шадрунов сказал…

А вот и Михаил Иванович Демиденко. Выглядел пожилым, хотя было ему всего чуть за пятьдесят. Абсолютно хохляцкая, курносая физия, веселые глаза. Вообще-то по легенде Михаил Иванович воспитался в китайской семье и в юные годы служил секретарем у Линь Бяо. Позднее он написал боевик про вьетнамскую войну, повесть «Дневник пройдохи Ке», вышедший в Москве большим тиражом и ставший бестселлером. Я частенько бражничал с ним в Доме писателей. Как-то мы отправились, придерживая друг друга, в туалет. Спускаясь к гардеробу, я традиционно хряснулся лбом о низкий мраморный уступ. Затем мы с Демиденко устроились у писсуаров, продолжая разговор о судьбах русской литературы. И вдруг Демиденко весело произнес:

– Сейчас у меня, как у Пикассо, «голубой период». Смотри!

Я посмотрел и увидел голубую струю.

Оказывается, Михаил перед поездкой в Индокитай принимал особые таблетки с таким вот эффектом.

Помню еще сюжет с Демиденко и Кутузовым. Михаил вернулся из Кампучии и привез упаковку местной валюты. Деньги эти вместе с городами упразднил Пол Пот. Вот Михаил и привез сувенир. Из Дома писателей наше трио вышло финансово почти опустошенным. Куда-то мы поехали на такси. Кутузов стал покупать водку у таксиста, а Демиденко расплачиваться. Он доставал последние рубли из портмоне – жуликоватый таксист увидел иностранные бумажки. Пока мы ехали, Михаил громко рассказывал о загранице. Вот таксист и подумал – поддатые капитаны едут, поживлюсь валютой.

– Можно и этими, – кивнул водила в сторону ничего не стоящих денежных знаков.

– Этими так этими, – согласился секретарь Линь Бяо и щедро отвалил жулику кампучийских банкнот.

Несмотря на годы, Михаил Иванович мог заразительно засмеяться, мог выпить с совсем неизвестным литератором и поддержать словом. Как-то мы шли по Литейному мосту. Дул ветер. Демиденко прочитал только что один из моих рассказов и громко восторгался. На нем кепочка из кожзаменителя ценой в три копейки, на мне – настоящая шотландская в красною клеточку. Гордость, можно сказать. Михаил Иванович распаляется и почти кричит наперекор ветру:

– Ты же талантливый человек! Я даже не знаю, что еще сказать!

Он срывает с головы свой дурацкий головной убор и бросает в бурную Неву. И мне приходится снять и выбросить модную шотландскую. Михаил Иванович останавливается и спрашивает:

– Зачем мы кепки выбросили?

Я только пожимаю плечами. Больше у меня таких кепочек не было.

Демиденко женился несколько раз. Последней его жене на момент бракосочетания было двадцать шесть лет. Когда писатель покидал компанию и уходил из писательского ресторана, то оставшиеся понимающе кивали:

– Ему пора ехать. У него жена молодая. Двадцать шесть лет!

Лично я слышал про «двадцать шесть лет» на протяжении лет десяти. И до меня так говорили лет десять тоже.

Почти все писатели, с кем мне пришлось общаться, повзрослели рано. Родившись накануне войны, они рано узнали жизнь.

Хочется вспомнить еще одного человека, частенько задававшего тон в ресторане Дома писателей. Это Андрей Никитич из Планетария. У него водятся иногда большие деньги, и его любят официантки, которых он хлопает по ядроподобным задницам, и местные поэты, которым он, набравшись, читает свои плохие стихи хорошим голосом. Андрей Никитич из Планетария широк в плечах и округл в животе, лоб у него ясный, глаза чистые, лицо кирпичного цвета и седоватая бородка. Одним словом, он похож на Всесоюзного старосту товарища Калинина, занимавшегося в юности гиревым спортом. В свободное от Планетария время Андрей Никитич приторговывает антикваром и денег у него до фига.

После десяти вечера, когда у нас заканчивались деньги, наступал счастливый для Андрея Никитича момент, ради которого он и хаживал в Дом писателей.

Он, не оборачиваясь, делает жест. Прогибая паркет – этого мига ждала и обслуга ресторана! – подбегает официантка Рита. Бедра у нее, корма и грудь таких форм, что просто не бывает. Она поощрительно улыбается, а Андрей Никитич из Планетария говорит тем небрежным полушепотом, за содержание которого мы все так любим его:

– Душенька, бутылочку коньяка, что получше, выбери…

– «Ахтамар»? – почтительно предлагает Рита.

– Да, да, естественно, «Ахтамар»!.. Так… Шампанского еще… Закусить что-нибудь легкое. Шоколад… И еще, Рита, – Андрей Никитич из Планетария смотрит укоризненно, – перемени, пожалуйста, стол.

– Обязательно, Андрей Никитич! Что-нибудь еще?

– Нет, Рита. Пока нет. Я скажу.

Через час шум в ресторане становится невыносимым. Все благодарно посматривают на Андрея Никитича, а Евгений Кутузов орет благим матом:

– К бабам! К настоящим русским бабам!

Тут все и переходят в бильярдную, что напротив ресторана за потаенной дверью.

Советские разночинные писатели, собравшиеся в бильярдной комнате, изображают из себя дворян. Или бояр. Одним словом, что-то чуждое, белогвардейское. Толик Степанов садится на ковер, откидываясь к благородной стене, обитой дорогой материей, и пьет шампанское из горлышка, отрыгивая пузырьки.

Играют долго и безрезультатно. В небольшой бильярдной уютно рассеянный свет ровно падает на зеленое поле стола. Окна занавешены кремовыми гардинами, тяжело струящимися от потолка к полу. Потолок отделан дубом.

Вскоре в бильярдную влетает жена Коняева, Марина, вызванная из дома по телефону администраторами. Оказывается, после длительного лечения новейшим методом из желчного пузыря Николая вот-вот должны пойти камни. Ему следует соблюдать диету и покой. Марина старается по мере сил препятствовать его загулам.

– Как не стыдно! – бросает она, берет певца озерного края, как полено, и выносит из бильярдной.

Естественно, что реконструкция писательского быта предперестроечной ленинградской поры условна. Не все так угарно происходило на самом деле. Не всех персонажей я, понятное дело, сумел назвать. Но общий тон времени, мне кажется, удалось передать. Сквозь экзальтированную гулянку чувствовалось приближение чего-то нового, другого. Социализм и погиб-то, мне кажется, оттого, что не смог предложить ничего нового. Старые догмы и старые вожди всем надоели. Скука погубила хорошую идею.

Писатели, конечно, были баловнями советского режима.

Андрей Тропилло-Торопила

Ленинградский рок-клуб, созданный в марте 1981 года в Доме народного творчества на улице Рубинштейна, 13, стал проводить фестивали. Первоначально они назывались смотрами-конкурсами.