Читать книгу "Макиавелли - Никколо Каппони"

Когда хотел, Никколо умел быть дружелюбным; кроме того, как и с Веттори, они и с Луиджи тоже обожали литературное творчество, женщин и скабрезные истории. И письмо с рассказом о связи с безобразной проституткой Макиавелли отправит именно Гвиччардини. Ему же Никколо посвятил поэтическое сочинение «О тщеславии» (Capitolo dell' Ambizione) — описание несчастий, случавшихся в ходе истории в силу пагубных пристрастий, причем львиная доля отводилась недавним событиям в Италии. Заканчивалась поэма предупреждением: тщеславие уже витало над Тосканой, разбрасывая над народом огненные искры, «раздутые от жгучей зависти, способной / дома и виллы в пепел обратить, / коль не унять ее иным порядком иль благодатью горней». Произведение сдержит явные аллюзии на «Божественную комедию» Данте Алигьери, которую Никколо очень любил, и его сочинение предупреждает флорентийцев о том, что разобщенность, порожденная гордыней, неизменно влечет за собой несчастья.

Противники Макиавелли тоже не сидели сложа руки. Так, 20 ноября Бьяджо Буонаккорси советовал Никколо прилежно отправлять доклады, чтобы «заткнуть рты тем, кто протирает штаны» в правительстве. Когда пришло это письмо, Макиавелли уже прибыл в Верону, где увидел, с каким трудом захватчики пытались обуздать местное население. Среди прочего он описал, как одного крестьянина повесили за то, что он упорно хранил верность Венецианской республике. «Похоже, правители [Людовик XII и Максимилиан I] сумеют удержать эти земли, лишь перебив всех жителей», — заметил Никколо. Кроме того, он обратил внимание на усиливавшееся напряжение между французами и войсками империи, кратко записав: «Из этих двух монархов один способен вести войну, но не желает, а другой желает, но не способен». К тому времени Макиавелли хотел только одного — вернуться домой, но Десятка требовала, чтобы он оставался в Вероне и ждал дальнейших распоряжений, если только ему не угрожает опасность. В конце концов, правительство решило, что миссия Никколо выполнена, и 16 декабря приказало ему возвращаться, но по дороге смотреть в оба. Едва ли секретарь мог предположить, что по пути узнает весьма тревожные вести.

Макиавелли неспешно ехал назад во Флоренцию, но в дороге его настигло письмо от верного друга Буонаккорси. «Не пренебрегай и не смейся над моим посланием, — писал обеспокоенный Бьяджо, — и ни за что на свете никому не рассказывай». Далее он изложил причины своей нервозности:

«Неделю тому назад в дом нотариуса Хранителей Закона[57] (Conservatori delle Leggi) в сопровождении двух свидетелей вошел неизвестный в маске и вручил законоведу некий документ, предупредив, что в случае отказа принять бумагу, он обратится в суд, et cetera. В документе говорилось, что, поскольку ваш отец et cetera, вы не имеете ни малейшего права занимать данную должность, et cetera. И хотя судебные прецеденты и закон на вашей стороне, обстоятельства таковы, что многие уж раскричались, угрожая ужасными последствиями, если ничего не изменится, et cetera, дело приняло дурной оборот, и нам требуется немалое содействие и осторожность. Узнав обо всем от наших друзей, я прикладываю все силы, тружусь днем и ночью, дабы утихомирить некоторых. И хотя мы угомонили ваших злопыхателей, что пытались склонить на свою сторону правосудие, коварно толкуя закон, у вас еще много врагов, коих ничто не остановит. Об этом деле болтают повсюду, даже в борделях, и мы можем действовать открыто, даже преодолевая множество преград. Поверьте, Никколо: я не сообщаю вам и половины здешних слухов, и прежде чем мне удалось обратиться к помощи закона, дело уже сочли признанным судом. Я не жалею сил, а также Пьеро дель Неро, которому я сообщаю обо всем, хотя моему примеру уже последовали те, кто не желает нам пропасть».

По совету некоего человека, которого Макиавелли уважал, Буонаккорси рекомендовал Никколо затаиться и не показываться во Флоренции. Но Бьяджо умолчал о многом. Что же произвело такой фурор? Проще говоря, поскольку отец Макиавелли оказался в списке налоговых должников (a specchio), его сын теоретически не имел права занимать государственный пост. Однако закон от 14 февраля 1498 года позволял нанимать в канцелярию граждан, не прошедших проверку на наличие ограничений (divieto), то есть формально Макиавелли работал на совершенно законных основаниях. В любом случае он был слишком уверен в себе и 2 января 1510 года, проигнорировав просьбу Буонаккорси, вернулся в город. Никколо продолжил работать в канцелярии и вскоре вновь отправился в путешествие на ту сторону Альп.

Довольно скоро Юлий II изменил свое мнение о захватнической политике Франции, поскольку прекрасно понимал, что после победы над Венецией французы начнут захватывать и папские территории. Но отказываться от честолюбивых планов, заставивших его присоединиться к Камбрейской Лиге, понтифик не собирался. И в мирном договоре от 15 февраля 1510 года между Венецией и Священным Престолом он сумел добиться от венецианцев всех возможных уступок, и только потому, что те изо всех сил стремились избавиться хотя бы от одного врага. Совет Десяти — орган, ответственный за военные дела Венецианской республики, — тайно расторг этот договор, решив повременить с оглаской до подходящего случая.

Более того, папа римский и венецианцы теперь объединились против бывших союзников понтифика. Юлий II спровоцировал конфликт по поводу соляных копей в Полезине с герцогом Феррары Альфонсо д’Эсте, которого считал своим вассалом, и пришел в ярость, когда герцог отказался выйти из союза с Францией (то, что Альфонсо был женат на Лукреции Борджиа, сестре Чезаре, делу не помогло). Также папу вывел из себя захват Генуи, поскольку семья его была родом из Савоны, входившей в то время в Генуэзское государство. Понтифику и вправду с трудом удавалось поддерживать неплохие отношения с кем бы то ни было, и теперь он был одержим идеей изгнать французов из Италии. Ему приписывается фраза «Варваров вон!» (Fuori I barbari), и хотя, вероятно, ошибочно, но само выражение тем не менее весьма точно характеризует отношение папы к иноземцам, превратившим Италию в извечное яблоко раздора.

Едва стало известно о соглашении между Венецией и Юлием И, французы и немцы пришли в ярость и были решительно настроены навсегда уничтожить Венецию. Очередным ударом для Людовика XII стало известие о смерти (25 мая) кардинала д’Амбуаза, непрестанно досаждавшего понтифику и являвшегося доверенным лицом и опытным советником короля. Людовик был знаменит тем, что многие заботы предпочитал оставлять без внимания, перепоручая их другим, и как только кардинала не стало, все заметили это. Советникам, занявшим место покойного, не хватало настойчивости и изворотливости кардинала. Спустя несколько месяцев, беседуя с французским казначеем Флоримоном Роберте, Макиавелли заметил художника с портретом д’Амбуаза в руках, а Роберте сказал: будь кардинал еще жив, французская армия уже входила бы в Рим. Теперь, когда Максимилиан — из-за хронической нехватки средств — фактически выбыл из игры, а Людовик пребывал в нерешительности, Юлий II и венецианцы смогли, наконец, вздохнуть с облегчением и готовиться дальше к новой кампании.