Читать книгу "Бенкендорф. Правда и мифы о грозном властителе III отделения - Ольга Игоревна Елисеева"

Неужели это не о себе?

Но для того, чтобы подобные мысли вызрели, необходима была поездка на Кавказ и встреча со старыми друзьями. Иногда полезно узнать, что прежние чувства не греют по-прежнему.

Еще в Петербурге поэт пытался окунулся в кутежи. "Светская молодежь любила с ним покутить и поиграть в азартные игры… — вспоминал Кс. А. Полевой. — В 1828 г. Пушкин был уже далеко не юноша, тем более что после бурных годов первой молодости… он казался по наружности истощенным и увядшим; резкие морщины виднелись на его лице; но он все еще хотел казаться юношею. Раз как-то… я произнес стих его, говоря о нем самом: "Ужель мне точно тридцать лет". Он тотчас возразил: "Нет, нет! У меня сказано: Ужель мне скоро тридцать лет? Я жду этого рокового термина, а теперь еще не прощаюсь с юностью". Надобно заметить, что до рокового термина оставалось несколько месяцев!" Чиновник III отделения М.М. Попов уловил ту же черту: "Молодость Пушкина продолжалась всю его жизнь, и в тридцать лет он казался хоть менее мальчиком, чем был прежде, но все-таки мальчиком".

Но уже зимой 1828–1829 гг. П.А. Вяземский заметил у друга прорывающиеся мысли о женитьбе. Пушкин желал "покончить жизнь молодого человека и выйти из того положения, при котором какой-нибудь юноша мог трепать его по плечу на бале и звать в неприличное общество". Это и было эхо приближавшейся осени. Но ведь поэт не знал, что она станет золотой. Даже в 1832 г. писал:

Желал я душу освежить. Бывалой жизнию пожить В забвеньи сладком близ друзей Минувшей юности моей.

Иллюзия юности могла пробудить на секунду запнувшийся творческий поток. Прежде он фонтанировал к небесам. Недаром Пушкина называли "волканом". Следовало пройти через "роковой термин" к зрелости. А зрелости поэт пока страшился.

Между тем новый день явил новые чувства, и нельзя сказать, что они были хуже отлетевших. Да, друзья на вечеринках больше не роняли в чаши с вином лепестки роз из своих венков. Зато теперь поэт был вхож "в чертоги" и мог "истину царям с улыбкой говорить". Но, в отличие от Державина, не видел в том большого прибытка. Напротив, его чувства горчили. Еще в августе 1827 г. был сделан набросок:

Блажен в златом кругу вельмож Пиит, внимаемый царями. Владея смехом и слезами, Приправя горькой правдой ложь… Он украшает их пиры И внемлет умные хвалы.

Эти "умные хвалы" — лишь дань просвещенного равнодушия. Они обесценены следующей картиной:

Меж тем за тяжкими дверями. Теснясь у черного крыльца, Народ, гоняемый слугами, С почтеньем слушает певца.

Но уже через год противопоставление "златого круга" и гоняемого слугами народа ушло. В "Черни" ("Поэте и толпе") "народ непосвященный" будет внимать уже "бессмысленно" рассеянному бряцанию на лире вдохновенной:

Молчи, бессмысленный народ, Поденщик, раб нужды, забот! Несносен мне твой ропот дерзкий, Ты червь земли, не сын небес…

А далее следуют слова, которые поэт мог слышать вовсе не от уличной черни, а в высоких кабинетах, от умудренных "долговременной опытностью" мужей:

Нет, если ты небес избранник, Свой дар, божественный посланник, Во благо нам употребляй: Сердца собратьев направляй… Гнездятся клубом в нас пороки. Ты можешь, ближнего любя, Давать нам смелые уроки, А мы послушаем тебя.

Ответ должен был охладить пыл не только толпы, но и высоких чинов "направить мысли и перо" Пушкина:

Подите прочь — какое дело Поэту мирному до вас!

Именно в этих строках Пушкин первым, осознанно, отказался от такого желанного для многих русских литераторов права воспитывать сограждан. "Пасти народы", как много позднее скажет Н.С. Гумилев Анне Ахматовой, имея в виду романы Льва Толстого: "Аня, если я когда-нибудь начну пасти народы, убей меня".

Пушкин отказался от этой самим временем навязываемой возможности. Понимал, что не дело литературы "сердца собратьев исправлять"? Или находил, что "чернь тупая" не достигает уровня "сына небес"? Чтобы ее исправить, нужны не наставления поэта, а крутые меры правительства:

Для вашей глупости и злобы Имели вы до сей поры Бичи, темницы, топоры; — Довольно с вас, рабов безумных!

В этих стихах много глубокого разочарования. Оказывается, для "бессмысленной" толпы нужны карательные меры. Но что, если их применят против "мирного поэта"? С Андреем Шенье так и получилось.

В ЛОГОВЕ СПЯЩЕГО ЗМЕЯ

Летом, хотя бы летом, Александр Христофорович надеялся оказаться дома. Не тут-то было. Император намеревался осмотреть военные поселения под Новгородом. О прежнем шутили: "Провел всю жизнь в дороге…" Новый, кажется, намеревался продолжить добрую традицию. Хорошо, в Таганрог не сворачивал.

Поселения, конечно, давно пора было визитировать. Но сие как старая болезнь: прихватит, и больной, согнувшись в три погибели, шепчет: все, все. А едва отпустит, так никто не торопится бежать к доктору. Знает — запустил, и лечение будет тяжелым.

Дорогая игрушка почившего в Бозе Александра I. Сожрали кучу денег, а толку чуть. Так говорили, и молодой государь этому верил. Что до Александра Христофоровича, то он был вовсе не столь категоричен, как с Польшей. Надо отделять ненавистного душегубца А. А. Аракчеева от дела, которое тот, по приказу императора, сделал весьма изрядно.

"До своего восшествия на трон император слишком часто слышал общественные голоса против создания военных поселений… И теперь он был уверен в том, что эти нововведения… требуют значительных реформ и улучшений, — рассуждал Бенкендорф. — Он чувствовал в них большие неудобства, но не мог решиться на их ликвидацию из-за вложенных в них сил и денег. Кроме того, они уже дали ряд блестящих примеров в формировании войск и были очень полезны в окультуривании территорий, которые до того не обрабатывались… Надо было использовать все эти результаты исполнения нерушимой воли императора Александра, которые уже поглотили миллионы рублей и воплотились в труд тысяч рук".

Вполне реалистичный взгляд. Впрочем, государь подозревал, что с поселениями дело обстоит не проще, чем с Польшей. Все, что делал августейший брат, имело самые возвышенные, самые благие цели. И эти цели… ударившись при осуществлении о реальность, приобрели уродливый вид.

В 1822 г. царевич вместе с братом посещал новгородские "линии" и остался в полном восторге. Дороги, мосты, школы, удобные дома, кассы взаимопомощи, амбары, полные зерна… Имение графа Аракчеева Грузино располагалось всего верстах в двадцати от Чудова. Однако ощущение было такое, словно гости переехали границу между двумя державами, ни в чем не схожими, но по иронии судьбы населенными одним и тем же народом. Миновав шлагбаум, они из варварства попадали в цивилизацию. Буквально от станции начиналась широкая шоссейная дорога, по которой кибитка следовала без малейшей тряски. Под колесами стелилась дощатая мостовая, которая при въезде в само Грузино сменялась брусчаткой.