Читать книгу "Дневники. Я могу объяснить многое - Никола Тесла"

Сейчас мне уже стыдно за свою откровенность. Не в том смысле, что я хотел бы скрыть свой проступок, а в том, что я напрасно надеялся быть понятым. Глупое чувство – открываешь людям душу и натыкаешься на непонимание. Впрочем, чего еще можно ожидать сербу в Соединенных Штатах? Всю свою жизнь здесь я только и делаю, что натыкаюсь на непонимание. Трудно жить в мире, где слова «честь» и «достоинство» заменены словом «доллар». Я прожил в Соединенных Штатах большую часть жизни, но так и не смог стать своим в этой стране. Я не отрицаю и не принижаю ее величия, я всего лишь констатирую, что эта совсем не та страна, в которой мне хотелось бы жить. Поздно что-то менять в жизни, которая подходит к концу, но я всего лишь констатирую факт и вспоминаю недобрым словом Бэтчелора, вынудившего меня предпочесть России Соединенные Штаты. В своей жизни я совершил две непоправимые ошибки – избрал одиночество и приехал в Соединенные Штаты. Изменить ничего нельзя, но признать ошибки никогда не поздно.

Вскоре мне исполнится 86 лет. Мой образ жизни, вызывавший так много насмешек, дает свои плоды – я пережил большинство своих современников. Человеческое тело (без души) есть ни что иное, как механизм, который требует к себе бережного отношения и благодарит за него долгой службой. Вегетарианство (но с допущением молока, которое я считаю самым полезным продуктом), отказ от чая, кофе и табака, умеренность в еде, ежедневные прогулки на свежем воздухе – вот мой «секрет», который позволил мне одолеть время. Когда я говорю «одолеть время», то нисколько не иронизирую. Я не из рода долгожителей. Отец мой дожил до 60 лет, мать – до 70, сестра Марица до 80, а я пережил их всех только благодаря правильному отношению к своему организму. Грустно оставаться одному, пережив всех своих близких.

23 июля 1942 года

В книге моей жизни перевернута очередная страница. Я стал на год старше. Поздравляя меня, мой племянник сказал, что на 90-летие надеется преподнести мне особый подарок. Он всячески пытался меня заинтриговать, говоря, что не откроет мне эту тайну, но я все же заставил его ее открыть. Мой племянник решил подарить мне дом в Белграде и даже предпринял кое-какие шаги для того, чтобы собрать на это дело деньги. Я отругал его за то, что он торопит события, а от этого, как известно, добра ждать не приходится. Югославия[194] еще оккупирована Гитлером. О каком доме в Белграде можно вести речь и тем более пытаться собирать на него деньги. Чего доброго, люди сочтут меня аферистом. Только этого мне не хватало. Да и будь у меня дом в Белграде, я бы не сумел до него добраться. Состояние моего здоровья таково, что я не могу отойти более чем на 200 шагов от отеля. 200 шагов туда, 200 обратно – вот и вся моя нынешняя прогулка. Кормлю уже не своих голубей, там, где привык это делать, а первых встречных[195]. Удовольствия получаю столько же. Что может быть лучше, чем накормить бедных славных птичек. Главное в том, чтобы делать добро – делать его бескорыстно. Впрочем, здесь я кривлю душой. У меня есть корысть – когда голуби благодарят меня своим воркованием, я испытываю невероятное наслаждение. Так что неизвестно, кто кому делает большее благо – я птицам или они мне.

«Если ты и впрямь хочешь сделать мне приятное, то сделай в Белграде после войны мой музей, – сказал я племяннику. – Перевези туда мой архив и сделай так, чтобы любой желающий мог бы с ним ознакомиться и почерпнуть что-то интересное для себя. Музей Теслы должен быть хранилищем его идей, а не его ботинок и шляп!» Впрочем, с ботинками и шляпами ничего не выйдет – у меня очень мало личных вещей. На музей их точно не хватит. Помню, как после краха «Мировой системы» журналисты удивлялись тому, что у меня нет и гроша за душой. Они, наивные, считали меня миллионером, который строит «воздушные замки» (так они называли мою башню). А я оказался «нищим» и этим очень всех удивил. В Соединенных Штатах привыкли к изобретателям-миллионерам вроде Эдисона и Вестингауза. То, что среди их патентов 50 % купленных и 40 % украденных, никого не интересует. Да, с точки зрения американцев, я нищий, и нищим умру. Вряд ли уже успею разбогатеть. Но это меня совершенно не волнует. Меня никогда не интересовало, что думают обо мне окружающие. Важно, что думаю я сам.

1 сентября 1942 года

Наши воины снова показали, кто хозяин на родной земле[196]. Отрадно было узнать об этом. Мне больно от того, что мои соотечественники не могут объединиться для борьбы с общим врагом. Нельзя придавать значения каким-то небольшим противоречиям[197], когда родина оккупирована врагом.

На конференции в Москве Черчилль отложил открытие западного фронта[198] в Европе на следующий год. Типично британская позиция – выждать время, а потом захватить лучший кусок. Только на этот раз у Черчилля ничего не выйдет. Советский Союз давно доказал миру, чего он стоит, и докажет это еще раз. Гарриман[199] на конференции держался в тени, что явилось отражением политики Соединенных Штатов. Порой мне приходит в голову мысль о том, в чем больше заинтересовано американское правительство – в том, чтобы победить проклятую Ось[200], или же в том, чтобы максимально ослабить Советский Союз. Проклятая лицемерная дипломатия! Неужели не ясно, что чем скорее весь мир навалится на Гитлера с его союзниками, тем скорее они будут уничтожены. Мои соотечественники в невероятно тяжелых условиях воюют с врагом, а Черчилль откладывает помощь русским на следующий год. Политикам легко оперировать месяцами и даже годами. Они не задумываются о том, сколько людей гибнет на войне каждую минуту.

Теперь я радуюсь тому, что правительство Соединенных Штатов проигнорировало мои предложения, касающиеся нового оружия. Чего доброго, оно было бы обращено не против Гитлера, а против Советского Союза. Гитлер всего лишь конкурент в борьбе за мировое господство, а Советский Союз – нечто гораздо большее. Это другой мир, страна, которая своим существованием доказывает, что человеческое бытие может быть устроено совершенно иным образом. Уже по тому, как здесь относятся к коммунистам, можно судить о том, насколько опасными их считают. Не хотел писать об этом, но все же напишу. По причине моих контактов с советскими гражданами со мной трижды беседовали представители Бюро[201]. Ничего особенного они сделать мне не могли, но все равно это общение оставляло неприятный осадок. Мне, свободному гражданину страны, которая считает себя оплотом свободы, приходилось объяснять посторонним людям вещи, совершенно не нуждавшиеся в объяснении. Со мной разговаривали как со шпионом. В третий раз я не выдержал, послал их к чертям и прямо в их присутствии позвонил Вэну с просьбой оградить мою нервную систему от ненужных испытаний. Тогда я еще руководил проектом, и потому Вэн был заинтересован в том, чтобы я жил в покое. Всем, кто хорошо меня знает, известно, что любое сильное волнение может вызвать у меня приступ болезни.