Читать книгу "Молитва за отца Прохора - Мича Милованович"

Да. Я смотрел. Мои глаза следили за тем, как смерть собирает свою жатву, как, скошенные, падают тела невинных людей. Мои уши слушали залпы, которые этим октябрьским днем раздавались в предгорьях Авалы. То, что нас заперли в бараке, было еще одной пыткой перед тем, как и мы упадем в зияющие ямы. Они прекрасно знали, каково это ждать под очереди автоматов, видя, как умирают наши товарищи по несчастью. Мне кажется, что и щели в стенках барака были оставлены специально, чтобы мы могли наблюдать это представление, пока сами не стали его действующими лицами. Каждому из нас казалось, что это в его сердце входит пуля. Каждый видел себя, как он падает в яму на трупы убитых.

Нет, не в голову. Стреляли в грудь. Знайте, доктор, нет таких слов, которыми можно описать состояние нашей души в бараке под номером девять и в бараке в Яинцах, как и во время поездки на грузовике. Или это мне не дано описать. Может, на моем месте кто-то другой сумел бы это сделать. Я не литератор, я могу только своими словами рассказать вам, как все происходило. Если бы я взял в руки перо и бумагу, может быть, получилось бы лучше, чем это мое бормотание. Но я сомневаюсь, чтобы нашелся мастер, способный передать на бумаге состояние ужаса в наши последние часы, жизнь превосходит фантазию человека. Все слова бледнеют перед тем, что нам довелось испытать.

Сейчас я расскажу вам, что я видел через щели в стене. Казнили в сотне метров от нашего барака, так что я видел все ясно и четко. Вы спросите, откуда я взял силы в свой последний час наблюдать за происходящим? Могу вам сказать, что мой дух, в отличие от других, не был сломлен, благодаря моему пониманию смерти вообще, а не только своей. Мое отношение к жизни и смерти, надеюсь, вам уже хорошо знакомо, и я сейчас не буду повторяться. Может быть. Может быть, это было моим преимуществом перед другими людьми. Может быть, мне было легче смириться с нашей судьбой.

Первыми вывели большую группу евреев, не меньше сотни. Знаю точно, что это были евреи, в лагере я был лично знаком со многими из них. Они шли спокойно, без какого-либо сопротивления. Как будто отправляются в синагогу, а не на смерть. Почему так было, мне трудно объяснить. Возможно, они отличаются от других людей тем, что легче смиряются с судьбой? Эсэсовцы подгоняли их прикладами, заставляя ускорить шаг. Убийцы торопились, у них еще было много работы, их ожидало еще два барака, полных людей, которых следовало истребить. Руки у евреев были связаны за спиной.

Они подошли ближе, и их выстроили на краю вырытой ямы, вернее, длинного рва. В нашем бараке была полная тишина. Кто имел силы смотреть в щели, тот смотрел, кто не мог, тот по-своему проживал последние минуты жизни. Общим для всех нас был ужас на наших лицах. Из нашей тройки связанных вместе я один смотрел на казнь, Милутин и Михайло склонили головы. Кто-то тихо стонал.

Снаружи доносились крики, а внутри – только вздохи. В какое-то мгновенье мне вдруг показалось, что на бруствере я вижу свою мать, как она, вся в черном, с узелком в руках, приближается к открытым могилам. Заглядывает в них, словно ищет кого-то, может быть меня, своего сына? Я чуть было не позвал: «О, мама, милая моя!» Но тут же пришел в себя, вспомнив, где я нахожусь. И вдруг кто-то в бараке закричал: «Мама, мама! Помоги мне!!!» Это был молодой Райко Шипетич, ему было не больше восемнадцати лет. Обезумев, он рвался в сторону от Странна Оцоколича, с которым был связан. Райко словно разбудил других, они начали кричать:

– Люди! Давайте кричать!

– Давайте орать!

– Давайте причитать!

– Давайте петь наши лучшие песни!!!

– Все лучше, чем вот так молчать.

Но все это кричали только два человека: Велько Пайович и Десимир Новакович. Остальные, в глубине своего отчаяния, их даже не слышали. Я тоже слушал эти выкрики молча. Я видел перед собой людей, которые неузнаваемо изменились за одну ночь. Одни полностью поседели, у других исказились лица, у кого-то тряслись руки и головы, некоторые что-то неслышно шептали, может быть, молитву. Как раз это вызвало во мне желание в последний раз помолиться с обреченными людьми. Но я тут же понял, что этот момент еще не наступил, сначала должны были перестрелять евреев, затем барак рядом с нашим, только тогда наступит наша очередь.

– Посмотрите, что делает этот Юнг! – закричал кто-то.

Действительно, происходило нечто необычное. Доктор Юнг подходил к каждому и мелом или чем-то еще что-то рисовал на груди.

– Помечает сердце, цель, куда надо стрелять, сказал кто-то.

Все снова замолчали. Наши глаза были устремлены на Юнга, который, проходя вдоль рядов, останавливался возле каждого смертника и рисовал мишень, чтобы облегчить работу карательному отряду. На возвышении стоял эсэсовец на каменном постаменте, позже я узнал, что он фольксдойче, комендант стрельбища, зовут его Эуген. Он надзирал за последними приготовлениями к расстрелу. В сердце моем возникла сильная боль, как от укуса змеи. Я ощущал крест на груди, которому предстоит вскорости уйти со мной под землю.

– Люди, он потерял сознание! – крикнул кто-то.

Действительно, Предраг Вукосавлевич упал и увлек за собой к нему привязанного Петра Радонича. Оба лежали, и никто не мог помочь им подняться. Когда Юнг дошел до конца шеренги и удалился, весь наш барак превратился в слух. Все ожидали последнего действия – автоматных очередей. Но стрельбы не было, там что-то происходило.

С тех пор, как нас связали, мы не могли справлять нужду, многие уже не выдержали. В бараке воняло калом и мочой, но никого это не волновало. Один воробей влетел внутрь и теперь бился о доски в поисках выхода. Сделав круг, он опустился мне на голову! Он так и сидел на ней, а я не мог его согнать. Остальные этого не заметили, кому какое дело сейчас до воробья. Я задумался, что бы это могло значить? Является ли это неким знамением или предсказанием? Почему он сел именно на мою голову? Быть может, со мной случится не то, что с другими? Но что может произойти со мной в этот предсмертный час? Птица вспорхнула и сразу же вылетела наружу.

Да. Предсказание сбылось. Я сразу же понял послание с небес. Но об этом позднее. На стрельбище вершился последний акт страшной драмы. Солдатам было приказано построиться. Фольксдойче на возвышении поднес свисток к губам. Автоматные дула были направлены на заключенных. Некоторые из наблюдавших в нашем бараке отошли от стены, не в силах видеть, что будет дальше. Звук свистка мы не могли слышать, но автоматные очереди были слышны. И мы видели, как евреи падают в ров. Затем настала очередь следующей группы, и так до тех пор, пока не перестреляли всех. Воцарилась тишина, первая часть их сегодняшней работы была закончена.

– Сейчас наша очередь, – сказал кто-то.

Эти слова прогремели в бараке, как удар грома. Я был уверен, что сначала примутся за первый барак. Кто-то начал прощаться, некоторые повалились, увлекая за собой других.

– Кто выживет, пусть расскажет, что смерть мы встретили храбро, – сказал Ратко Новакович из Турицы.

Точно. Вы правильно заметили, доктор. Больше всего среди нас было жителей Турицы, возможно, восемьдесят процентов от всех. Почти вся Турица в тот год облачилась в траур. Много домов сожжено, много крестьян заключено в концлагерь в Банице, а потом и в Маутхаузен.