Читать книгу "Паутина чужих желаний - Татьяна Корсакова"

Не хочу плакать, слезы сами льются из глаз: не то от счастья, не то от обиды, не то от страха. Что ж я такое сотворила с собой и с ним? Как же мне теперь с этим жить?

– Софья Николаевна, Сонюшка! – Князь целует мои руки. – Не надо, прошу вас. Да я за каждую вашу слезинку... Я что угодно для вас сделаю, вы только велите!

Нет сил терпеть эту муку...

У него мягкие волосы с ромашковым ароматом, а кожа пахнет ветром. Не понимаю, как такое может быть, но точно знаю, что именно ветром. Губам больно от жадных поцелуев, но разве ж я не этого хотела, не об этом грезила?! А что стыд потеряла, так, да, потеряла, вместе с душой обменяла на призрачную паутинку...

* * *

Я шла по потрескавшейся бетонной дорожке и глазела по сторонам. Всюду царило уныние и какое-то гнетущее запустение. Стены приземистых двухэтажных корпусов были грязно-серыми, местами с рыжими потеками ржавчины. Ржавчиной же оказались изъедены и непонятные, дикие футуристические конструкции на детской площадке. Лишь кое-где проглядывали остатки унылой темно-зеленой краски. Одного вида этих железных монстров хватило бы, чтобы отбить у нормального ребенка всякое желание изучить их предназначение. Один из монстров раскачивался под порывами ветра и тихо поскрипывал – наверное, это были качели. Какой ужас! Я, конечно, не спец по детским городкам, но кое-что в своей бестолковой жизни видела. Например, разноцветные пластиковые горки и какие-то чудные пластиковые же трубы, которые наверняка очень интересно исследовать любому ребенку, и качели видела нормальные, безопасные, не издающие пронзительных визгов от малейшего движения. Кстати, в обычных московских дворах. А здесь что творится? Это зона какая-то, а не интернат! Не хватает только вышек с охранниками по периметру и решеток на окнах.

Впрочем, пожалуй, с зоной я погорячилась. Были в окружающем ландшафте и приятные глазу явления. Вот, к примеру, эта деревянная избушка на курьих ножках, сделанная умелым столяром. А вот и Баба-яга в ступе, тоже деревянная, искусно вырезанная из какой-то коряги. У Бабы-яги длинный нос, а глаза добрые, такие, что сразу хочется подойти поближе, потрогать притулившееся тут же деревянное помело, заглянуть в растрескавшуюся от времени и частого использования ступу. А там, чуть в стороне, целый деревянный зверинец: медведь, лиса, заяц и отчего-то Чебурашка.

И клумбы имеются, уже перекопанные, но еще не засеянные, и аккуратные яблоньки с остатками белой известки на ровных стволах. Иными словами, есть то, что я не заметила с первого взгляда: старательная, хотя порой и не слишком умелая попытка смягчить атмосферу казенщины, подручными средствами замаскировать выглядывающую изо всех щелей нищету.

– Ева Александровна! – Я в задумчивости стояла у клумбы в виде сердечка, когда меня окликнул незнакомый женский голос. – Ева Александровна, как я рада вас видеть!

По бетонной дорожке ко мне спешила немолодая уже, очень тучная дама. Она споро перебирала обутыми в резиновые галоши ногами и на ходу приветственно махала пухлой рукой. Поравнявшись со мной, женщина резко остановилась, сделала несколько глубоких вдохов, выравнивая сбившееся дыхание, и заключила меня в объятия.

– Ну, слава богу, девочка моя! Вижу, вижу, что вы в хорошем здравии. – Она немного отстранилась, разглядывая меня живыми, с хитрецой глазами. – Что, не сидится дома? Понимаю вас, Евочка, очень хорошо понимаю. Я тоже на больничном больше трех дней высидеть не могу, все думаю, как тут без меня, хоть бы все нормально было.

Женщина трещала без умолку, поворачивала меня и так и этак, рассматривала, изучала, но, удивительное дело, действия ее, несколько странные и фамильярные, не вызывали в моей душе никакого протеста. Наоборот, ощущение было таким, словно я вернулась в родной дом, где мне искренне рады. Понять бы еще, кто это мне так радуется...

– Прошу прощения, – сказала я, когда в непрерывном потоке слов возникла-таки маленькая пауза. – Вы, наверное, не знаете, но у меня амнезия. Частичная, – добавила я поспешно. – Что-то помню, а что-то нет.

– Ох, ты ж боже мой! – Толстуха прижала ладонь к пышной груди. – Так вы меня, что ли, не помните, Евочка?

Я виновато кивнула.

– Так я ж Зинаида Павловна, директриса всего этого беспокойного хозяйства. – Она широким жестом обвела двор с железными монстрами и деревянным зверинцем. – Я вас на работу принимала. Что, не вспоминается никак?

Мне не вспоминалось, но Зинаиду Павловну, казалось, этот факт особо не опечалил, она подхватила меня под руку и потащила к небольшому одноэтажному зданию.

– А я вот, Ева Александровна, с дозором обхожу владения свои. – Она притопнула обутыми в галоши ногами. – Видите, в каком наряде приходится разгуливать. А все потому, что за корпусами непролазная грязь. Уж сколько раз я писала в мэрию, чтобы заасфальтировали к такой-то матери это болото. Но вы ж знаете, чтобы заасфальтировать, денежки нужны, а их нету. Денежек, дай бог, чтобы хватило ребятишкам развивающие игрушки купить и хоть один новый компьютер. Старый-то все время ломается, одно расстройство от него. Ну ничего, – Зинаида Павловна приостановилась, подбоченилась, – я вот спонсора нашла шикарного – деревообрабатывающий комбинат. Деньгами они помочь не могут, зато уже половину дверей в корпусах нам заменили, обещали в спальнях малышовых кровати новые поставить, такие специальные, невысокие, и парты в развивающем классе. Представляете, Ева Александровна, какое счастье?!

Я слушала Зинаиду Павловну и осознавала, что для нее это все и в самом деле счастье, и, может, только благодаря ее стараниям интернат выглядит не совсем уж запущенно и уныло. Я даже начинала понимать ту, другую Еву, которая, вместо того чтобы предаваться праздности, каждый день моталась на работу. Это было странное место, его хотелось во что бы то ни стало изменить, сделать красивее и уютнее. Ох, что-то я сентиментальной становлюсь на старости лет! Что мне за дело до какого-то там интерната?..

Не умолкая ни на секунду, Зинаида Павловна привела меня в свой кабинет, сбросила на пороге галоши, сунула ноги в обыкновенные домашние тапки и, заметив мой недоуменный взгляд, объяснила:

– Вены у меня больные, тяжело долго в неудобной обуви. А тут же у нас все свои, можно и вот так, по-простому. Да вы не стойте на пороге, Евочка, проходите, присаживайтесь. – Она кивнула на ряд старых обшарпанных стульев, сама прошлепала к такому же неприглядному столу, извлекла на свет божий электрочайник и две чашки. – Сейчас мы с вами почаевничаем и все обсудим.

Я сидела за столом, наблюдала, как Зинаида Павловна заваривает пахнущий земляникой чай, выкладывает на тарелку печенье и несколько шоколадных конфет и думала, что в сложившейся ситуации мне не придется даже импровизировать. Информация лилась на меня сплошным потоком.

– А вы, наверное, Евочка, хотите про Егорку узнать? – Женщина придвинула ко мне чашку, сама уселась напротив. – Я понимаю, что врать непедагогично, но, вы уж меня простите, обманула я Егорку – сказала, что вы уехали в командировку. Потому что и так сил нет смотреть, как мальчик мучается. Вы ведь помните, какой у нас был прогресс! Это ж уму непостижимо, чтоб ребенок с таким сложным диагнозом вдруг стал реагировать на внешний мир! А как вы в беду попали, сразу регресс начался: замкнулся мальчишка, ни с кем не разговаривает, с детьми не играет. – Зинаида Павловна тяжело вздохнула, но тут же встрепенулась и расплылась в счастливой улыбке. – Ну ничего, Евочка! Вот вы поправитесь окончательно, вернетесь на работу, и у мальчика все наладится. Я абсолютно уверена, все мои тридцать лет педагогического стажа об этом кричат.