Читать книгу "Коварные алмазы Екатерины Великой - Елена Арсеньева"

– Ты, Петр, невнимательно слушал! – с обидой произнесла Марья Гавриловна. – Я ведь именно с имени и фамилии этого человека начала цитировать письмо нашей усопшей соседки!

– Извините, я позднее подошел, когда вы уже чуть не половину процитировали, – смиренно сказал небритый Петр. – Может, еще раз скажете? Небось не я один не слышал!

– Я тоже, и мы не слышали, и я! – загомонили соседи, и Эмма едва сдержалась, чтобы не включиться в общий хор.

– Итак! – провозгласила Марья Гавриловна учительским тоном. – Письмо бедняжки начиналось словами: «В моей смерти виноват только Андрей Илларионов, и больше никто. Из-за него я эту дурь совершила. Забеременела, а ему на хрен не сдалась!»

Грех, конечно, но Эмма едва сдержала смешок, глядя, как Марья Гавриловна мгновенно вошла в образ полупьяной, разухабистой девицы. Ей-богу, она даже сделалась чем-то похожа на Людмилу Дементьеву, какой она была, когда неуклюже выбрасывала вперед ноги на колдобинах двора.

Но тотчас настроение Эммы переменилось. «Эх, бедная девочка, зачем ты это с собой сделала? Неужели такая любовь была? Или просто сделала на него ставку, проиграла и не смогла собраться после проигрыша? И аборт, конечно, уже поздно было делать, да? И вот ты решилась, и, судя по письму, была ты в это время пьяным-пьяна… А теперь небось смотришь на все с высоты и думаешь: „Ну и напорола же я!“»

Больше здесь делать было нечего. Эмма осторожно выбралась из толпы. Ее присутствия так никто и не заметил: соседи уходили, им на смену прибывали новые, и Марья Гавриловна во второй и в третий раз принялась декламировать предсмертное письмо Людмилы, которая винила в своей смерти Андрея Илларионова.

Итак, преступник назван. И адрес известен, и места его возможного пребывания. Очень удачно, что Эмма пришла сегодня в дом Людмилы, редкостное везение. Правда, Людмила заплатила за это везение жизнью. Что ж, всегда кто-нибудь за что-нибудь платит. Главное, чтобы жизнь не выставляла счетов Эмме, все остальное ее волнует мало!

Она шла домой и твердила себе, что нужно как можно скорей забыть историю бедняжки Людмилы. Конечно, это оказалось не так легко. Как ни гнала Эмма эти мысли, забыть ее она так и не смогла.

И вот вдруг выясняется, что хорошо сделала. Людмила ей очень пригодится – завтра в три часа дня на ипподроме Лонгшамп!

Париж, наши дни

Фотоателье Катрин нашла в трех минутах от дома Армана – на площади Бастилии, позади стеклянного здания Новой оперы.

– Особого качества не гарантируем, – нахмурился рыжий умелец с бородой до пупа, – отпечатки мелковаты. Но лица разглядеть будет можно. Только, извините, мадам, сделаем не раньше, чем послезавтра.

– Мне нужно сегодня, сейчас! – взвизгнула Катрин.

– Сожалею, – рыжий-бородатый развел руками. – Поверьте, сожалею просто до слез. Но ничем не могу помочь. Обратитесь в наш филиал – около станции метро «Балард».

– С ума сошел, – усмехнулась Катрин, – это же другой конец Парижа! Я и поближе найду!

– Ищите, – покладисто согласился рыжий. – Только не гарантирую, что найдете.

Катрин пренебрежительно фыркнула и выскочила вон.

Разумеется, она не собиралась ехать на Балард, поэтому помоталась по ближним улицам, после чего двинулась по направлению к Сене по бульвару Анри IV.

Дьяболо, до чего же хреново поставлено в Париже это дело – печать фотографий. Раньше было полно приемных пунктов, а теперь все делают снимки на телефоны. Наверное, одни флики-неудачники вроде Армана еще таскают с собой камеры.

Может, на той стороне Сены, ближе к дому, что-нибудь найдется?

На пересечении бульвара Анри IV с набережной она попала в чудовищную пробку. Полиция оцепила участок дороги, и тридцать пять минут Катрин вообще не могла тронуться с места, только яростно давила на клаксон и принималась ругаться самыми страшными словами, какие могла вспомнить.

Потом она решила позвонить домой, проверить, что делает этот коварный русский мальчишка. Однако телефон не отвечал.

Ушел? Спит? Или и то и другое – ушел и спит с другой? С кем, с Фанни? Но, как показали события последнего времени, его стоит ревновать не только к Фанни!

Дура, почему она не купила ему мобильник? Завалила тряпками, а о связи забыла. Где он? И эта пробка проклятая никак не рассасывается…

Когда движение восстановилось, Катрин была уже настолько разъярена, что плохо соображала, а потому не доехала до моста Аустерлиц, по которому могла добраться на противоположную сторону Сены и в два счета оказаться на бульваре Сен-Мишель, а на развилке у улицы Морлан зачем-то повернула налево и выехала на бульвар Бастилии, который, разумеется, снова привел ее на ту же площадь Бастилии.

Под давлением обстоятельств Катрин становилась безропотной фаталисткой. А еще она до смерти устала, переволновалась и хотела как можно скорее вернуться домой, чтобы выяснить, что же там с Романом. Она не стала больше артачиться: зашла в знакомое ателье и отдала контрольку на увеличение.

– Послезавтра, – пискнула маленькая арабка, глядя почти с испугом на изобилие этой чувственной красоты.

– Послезавтра так послезавтра. – Катрин величаво кивнула и выплыла из ателье.

Наступал час пик, и она еще не единожды попала в пробку, прежде чем добралась, наконец, до своего дома, уже чуть дыша от нетерпения и тревоги.

И едва не завизжала от счастья: паршивец крепко спал.

Молодец. Хороший мальчик. По своему обыкновению, свернулся калачиком, вон даже руки под щечку подложил, как маленький…

Что с ней, черт побери, происходит? Она влюбилась, что ли? Или, спаси и сохрани, Пресвятая Дева, материнские чувства пробудились, никогда в жизни не испытанные?

Да нет, едва ли. Катрин вообще не любила детей, считала их сплошной помехой для взрослых. По-хорошему, их стоит изолировать, чтобы не путались под ногами, а в жизнь выпускать по достижении двадцати пяти лет, не раньше. Красивых мальчиков можно, конечно, и раньше, сгодятся для разных приятностей. А девчонок лучше держать по монастырям лет до тридцати или до сорока и еще кормить жирным и сладким, чтобы поменьше было конкуренток у дам с изрядным жизненным опытом и чувственным аппетитом.

А что касается Романа… С Катрин такое бывало, она и раньше испытывала приливы всепоглощающей нежности – главным образом по отношению к вещам, которые поражали ее воображение и на какое-то время делали счастливой. Например, то же она испытывала, когда Лоран подарил ей золотистый «Ауди». Да, ее нежность к Роману – это нежность к очередной прекрасной вещи, которой она обладает, которая должна тешить ее плоть и поднимать жизненный тонус. Он здесь, и Катрин хочет, чтобы он оставался здесь долго, всегда.

В конце концов, совсем не обязательно держать глаза широко открытыми. На некоторые вещи их можно и закрыть. Например, на эту несчастную контрольку. Во-первых, не исключено, что заснят вовсе не Роман: все-таки даже через лупу Катрин плохо рассмотрела лицо. На свете много похожих людей, гораздо больше, чем нам кажется! Во-вторых, даже если допустить, что это Роман, все равно снимок сделан до его встречи с Катрин. Мало ли что у него с кем было, кто-то же его обучал столь виртуозно трахаться, и это не Фанни, она на такое просто не способна! И, в конце концов, если Катрин спокойно вспоминает, что он еще пару дней назад спал с Фанни, с ближайшей, можно сказать, подругой (ха-ха), почему она должна заводиться из-за того, что было давно? Тем более что на этих контрольках даже не секс, а невинные обжималки, танцы-шманцы какие-то.