Читать книгу "Период полураспада - Елена Котова"

Восемнадцатого августа Гуля нашла себя в списке зачисленных. Она содрогнулась, представив себе, что испытывают те, стоящие рядом, чьих фамилий в списке нет. Представила себе, что было бы с мамой, если бы она не поступила. Но она поступила! Она взяла барьер, а больше тысячи других школьников – нет, и что о них думать? Надо думать, как пройти собеседование по английскому для зачисления на кафедру экономики зарубежных стран. Отстояв очередь, она зашла на кафедру «зарубежки».

– Мне заявление на собеседование подать, – сказала она ухоженной блондинке с розовой помадой, одетой в заграничный сине-белый костюм «джерси». Блондинка сунула ее заявление в огромную стопку и, повернувшись к другой даме, добавила: «Несут и несут… не понимают, разве, что мы возьмем только тех, кого нам надо…»

Гулю не шокировал цинизм, которым, как она понимала, белокурая мадам даже бравировала. Это была правда жизни. Мадам считает ее вторым сортом. Что ж, она поймет, как ошибалась. Алка призвала на помощь Галю Зайцеву, в девичестве Савченко, свою школьную подругу, ныне преподавателя английского на истфаке. Галя дружила с заведующей кафедрой английского всех гуманитарных факультетов, а та была председателем комиссии по собеседованию. Сразу после последнего экзамена, еще до зачисления, Гуля, учившая английский с шести лет, стала ежедневно брать у Гали уроки: Алка решила, что школьная подруга Галя должна хорошо осознать свою меру ответственности за поступление дочери на «зарубежку». Вечером перед собеседованием Галя позвонила сообщить: на США – никак, группа и так на два человека больше нормы из-за блатных. Но возьмут в группу по Юго-Восточной Азии. Гуля огорчилась, но мать сказала, что языковая программа у обеих групп одинаковая, английский восемь часов в неделю и французский четыре. А чем дочь будет заниматься – на утряску этой проблемы еще пять лет. Немедленно после собеседования Алка повезла дочь на Николину гору к Пикайзенам. Барьер взят, за последнюю неделю до начала занятий дочь должна прийти в форму.

Первого сентября Гуля шла от метро «Университет» к корпусу гуманитарных факультетов в толпе студентов с ощущением счастья, что она – часть этой толпы. На лекциях крутила головой, присматриваясь к однокурсникам, выглядывая тех, с которыми она занималась у репетиторов, которые запомнились ей по экзаменам. На первом семинарском занятии слушала, как одногруппники рассказывают о себе, решая, с кем ей хочется дружить, а с кем – нет. В том, что это решать будет она сама, Гуля не сомневалась, ведь именно так было в школе и во дворе. Мир, в котором было прожито семнадцать лет, был создан для того, чтобы восторгаться ею. Однажды в школе учитель английского, узнав, что она в детстве перенесла менингит, сказал: «После менингита становятся либо умственно отсталыми, либо гениями». Гуля восприняла это, как должное. Не потому, что считала себя гением, – да и учитель так не считал, – просто из-за признания, прозвучавшего в его словах так естественно.

На первую вечеринку их группы были приглашены именно те самые, с которыми Гуля хотела дружить. «Форма одежды – походная», – объявила хозяйка. Гуля надела легкомысленную красную вельветовую юбку с белой водолазкой и отправилась на вечеринку как на бой за новую высоту. Хозяйка открыла дверь, и Гуля остолбенела: на хозяйке была замшевая мини-юбка и тонкая шелковая ковбойка навыпуск. «Ты будешь Whisky Cola или Whisky Sour? – спросила она, пройдя с Гулей в кухню. На столе лежала открытая пачка “Marlboro”. – Попробуй, это ментоловые, тут таких нет». «Я бы выпила коньячку армянского, если есть», – небрежно, что далось ей не без усилия, ответила Гуля. «Help yourself», – хозяйка кивнула на столик с колесиками, уставленный бутылками, и вернулась к разговору с самым красивым мальчиком их группы, подпиравшим плечом стену со стаканом в руке.

Ни этот мальчик, ни двое других, которые Гуле тоже нравились, не приглашали ее танцевать. С двумя остальными она танцевать отказалась и весь вечер просидела в углу, делая вид, что погружена в музыку. С тех пор на вечеринки в эту компанию ее не звали.

К середине осени Гуля ощутила себя несчастной. Лучшие мальчики крутились вокруг трех-четырех девочек, уже в середине семестра их компания сплотилась. В нее милостиво на вторых ролях допускались иные, но на вторых ролях Гуля быть не умела и не желала. Она смотрела свысока на тех, кто суетился вокруг заветной компании, не зная, что роли меняются, а чужие становятся своими, если готовы мириться с тем, что это надо завоевывать. Она считала себя отверженной, хотя ее просто не всегда замечали. Она хотела всего-навсего быть как все, не отдавая себе отчет, что «как все» означало для нее безоговорочное признание.

Как все, она просиживала часами на «сачкодроме» – в огромном, похожем на зал аэропорта стеклянном лобби их корпуса, – рассказывала анекдоты, курила. Вокруг менялись пластинками «Битлз» и «Лед Цеппелин» дочки членов Политбюро, сыновья министров и дипломатов, все в тонких водолазках и «фирменных» джинсах, курящие «Мальборо». У Гули не было заграничных пластинок, она носила кримпленовые костюмы, добытые матерью по талонам, черные брюки, сшитые в соседнем ателье, и курила болгарские сигареты «Стюардесса». Других, похожих на нее, она не замечала, а те, в фирменных джинсах, казалось, не замечают ее.

– Зачем, зачем ты отдала меня в университет? Я изгой среди них, как ты не понимаешь, – рыдала Гуля в колени матери. – Сама говорила, что студенческие годы – самые счастливые, а я всегда их буду вспоминать как кошмар.

Алка размышляла о своем умении окружать себя избранными: подруги в Новосибирске, Люся Косыгина, Зоран. Нельзя настраивать дочь мириться со вторыми ролями, она должна научиться завоевывать людей. Время, которое, разрушив одни барьеры, тут же возвело новые, и мир, в котором предстояло жить дочери, этого требуют. Дочь справится.

У Тани же складывалась совсем иная жизнь. Работа и только работа, ежедневное оттачивание мастерства, пусть совсем на чуть-чуть, едва заметно, зато каждый день. Непреложность этой максимы вносила определенность, лишая Танину жизнь терзаний ее осмысления. Сейчас, всего в тринадцать лет, по специальности – фортепьяно – Таня заканчивала ЦМШ, хотя по общеобразовательным предметам перешла только в седьмой класс. Через год поступила в Московскую консерваторию, в класс Оборина[1]. Родители уже готовили ее к конкурсам. Гуля не завидовала сестре, лишь иногда, от досады на собственные муки, ей казалось, что жизнь Тани устлана красным ковром. Но даже Гуля понимала, что это отнюдь не так. Да, Тане определена стезя для избранных, но она естественна для ее семьи, и родители ведут по ней дочь спокойно и неспешно. А Гулю мать выпихнула на орбиту, где она осталась одна. Но она больше не упрекнет мать, что та отправила ее в МГУ. Куда же еще, не в Плешку же? Родители дали ей все, что могли, и даже больше. Единственное, чему они не научили дочь, – это жить в мире за пределами любви, но она не догадывалась, что и этому тоже надо учиться.

Колесо для белки

Даже в звонках в дверь Соломон утверждался как глава семьи Хесиных, неукоснительно следуя правилу покойной Дарьи Соломоновны: «Моравовым – один звонок, Хесиным – два, Кушенским – три».

– Бабуля! Деда пришел! – кричала трехлетняя Гулька, едва в прихожей раздавались два звонка. – Деда, ты что сегодня принес?