Читать книгу "Война за океан - Николай Задорнов"

— Но это в крайнем случае? — тревожно спросил Бошняк.

— Да! Займем юг, а потом, как покорители Сибири, пошлем в столицу сорок сороков соболей и ударим челом, подведем землицу под государеву руку! Нет, господа, эти времена прошли. А пока, — грозно сказал капитан, сжимая кулак, — железная дисциплина! Откинуть прочь все предрассудки! Надо немедля вам, Николай Матвеевич, в Иркутск! Требуйте! До-би-вай-тесь! И в Петербург! Если Муравьев будет вас держать, вырвитесь, заболейте! Но отправляйтесь к его высочеству. Я шлю бумаги! Это позор нам! Меня надо, как Салова, расстрелять у лесины! Лучшие люди сбежали. Я дважды подчеркнул это в письме к генералу. Пусть Николай Николаевич поймет!

— Наш баркаш идет, — входя, сказал казак Парфентьев.

— Слава богу! Петров прибыл благополучно, и ваш пост, Николай Константинович, теперь с мукой, крупой и маслом! Не стыдно будет людям в глаза смотреть.

Через час в землянке вместе с офицерами пил чай высокий светлый Петров. Почувствовался свежий человек, чуждый всем здешним наказаниям и «следствиям».

Руки у него сбиты, сам греб, но он их прячет, видно из гордости, сам в рубахе без мундира. «Кажется, во все поверил, что я ему сгоряча напорол!» — думает Невельской, несколько смущаясь. Он с удовольствием слушал рассказ мичмана о его путешествии.

После чая Петров вышел из землянки с Бошняком и спросил его тихо:

— Где у вас отхожее место?

Бошняк, при всей своей гордой выправке, поднял плечи изумленно и выкатил глаза:

— Такового не имеем.

— Это безобразие! — сказал Петров. — Я всю дорогу не мог оправиться как следует из-за мошки и надеялся, что тут у вас человеческие условия и приведу себя в порядок.

Возмущенный, он повернулся круто и отошел.

— Мичман Петров обиделся на меня, — сказал Бошняк подошедшему капитану, — что у нас отхожего места нет.

Невельской, в свою очередь, поднял плечи и раскрыл глаза удивленно. Он не подумал даже ни о чем подобном. А право, безобразие, ведь была же яма.

Через день Чихачев уехал на оленях, повез под охраной Салова, а Невельской отправился домой на баркасе с Петровым и его четырьмя матросами, прихватив арестованных, а также двух казаков — Беломестнова и Парфентьева — и своих матросов.

— Рыба-то идет, Геннадий Иванович! А? — говорил Конев. — Гляди! — Матрос ударил веслом прямо по рыбе. — Глупая, мешает грести!

Хотел бы сказать ему Невельской: «Иди к черту со своей рыбой!» — так мучили его неприятные мысли, но сдержался, и ему время от времени мешает грести кета. Какая масса рыбы! Из воды торчат ее хребтинки, вода вокруг темнеет. Идет какой-то особенный косяк.

— А чудовища-то! — говорит Фомин.

Всюду видны головы нерп, то и дело выныривают, как огромные яйца, овальные спины белух, идущих за рыбой и хватающих ее. На руле сидит Подобин и трясет головой от изумления.

Невельской гребет в паре с Коневым. Загребной — Петров и с ним Фомин. Все в белых рубахах, босые. Жарко. Надо бы мачту поставить, хотели идти под парусом, да ветра нет.

Подобин командует, чтобы налегли. Многовесельный баркас с дружной командой из казаков, офицеров, арестантов и матросов тяжело рубит тучу идущей на нерест, упрямой, толкущейся кеты.

— Из нее котлеты, как из свинины, — толкует Конев. — Щи не хуже свиных. Мясо — как телятина. Вот на привале непременно угощу вас, вашескородие!

«Издевательство над солдатом и матросом в России — дело доходное для командиров полка и капитанов, старая истина, — думал Невельской. — Экономию дает. Но уж так морить, как нас…»

— Геннадий Иванович, рыба-то! — не унимался Конев.

— Видишь, какую ты реку открыл!

Петров садится за руль, Подобин — на греблю. Александр Иванович держит к берегу, под красную скалу, тут рыбы меньше, баркасу легче идти. Прошли еще две тучные сопки, мыс и еще сопку с утесами, за ней пристали к берегу ночевать.

— Вот японцы говорят, — рассказывал Беломестнов, раскладывая костер, — что их особо создал бог, и не сам, а дочь, что ли, богиня. Я спросил: «Дева Мария?» Не знают! Так мы с имя не сговорились. А вот как у нас дворянство, с откудова оно произошло? От людей же?

Петров слушал. Он сам не столбовой дворянин, из штурманов, с понижением переведен в офицерский чин. В нем и мужицкая кровь, и чухонская. Но он молчит, здесь он офицер.

— Вот окончу службу, Геннадий Иванович, и хочу тут пожить, — говорил Конев, сидя после обеда вдвоем с капитаном. — Экая благодать. Эта рыба, я видел в Питере, дорогая. Пошла бы по рублю.

— Да как ты ее туда доставишь?

— Я тут сам бы ее ел да икру солил. Детей бы вскормил! Как вы думаете, Геннадий Иванович? Ел бы каждый день досыта! Да помнил, что в Питере такая икра рубль фунт. Между прочим, — таинственно добавил он, — послушайте матроса, вашескородие. Расстреляйте собаку Салова! Пока не поздно. Зачем вы его пожалели? Не слушайте своих мичманов! Ведь Салов был палач.

— Салова я отправлю в Охотск, пусть его судят. Я руки марать не хочу.

— Там ведь у него, верно, свои. И он вас же оклевещет. Вот вы хотите десять человек воров туда отослать. Они и пойдут нести на нас. Кашеварову это только и надо. Так мы удобных портов долго не заведем с вами, Геннадий Иванович.

— А как быть?

— Право у вас есть. Вы — капитан в океане, сами стреляйте — не жалейте. А воров — в тяжелую работу.

Вечером у костра казак Беломестнов сказал:

— Давно, Геннадий Иванович, толкуете, мол, нужна артель рыбу ловить. Мичмана, что ль, будут у нас артельными?

Петров поразился новой наглости казака. Но молчал, в душе возмущенный. «Я тут должен ко всему привыкать! Но что же дальше будет? Что я еще услышу?» Он знал крепкий свой характер и решил, что цыплят по осени считают. Кто другой смог бы быстро доставить на голодный и ограбленный пост провиант: свежее мясо, свиней живых и обмундирование?

Петров прятал сбитые в кровь греблей руки при Невельском из гордости, не желая показать ему, как выполнял его приказание, чего это стоило.

— Николай Константинович плавает очень хорошо, — заговорил Парфентьев. — Да как-то ловко. Я так не умею. А как шъемку чишто ведет! Мы дружно ш им жили. Я поварил. «Это тебе не шынок?» — шпрашивали гиляки.

— Рыба не ждала — пошла. Вон как ее слыхать! — воскликнул Конев.

— Все в командировках! И бочек у нас нет, — ответил Невельской. — Как мы ее будем хранить? На ветру вялить?

— Мало важности, что мичмана и поручик в командировках! — сказал Подобин.

— Соль у нас есть. Можно в кадки долбленые, — заметил Кир.

— Пусть бы Парфентьев артель составил, — продолжал Конев, — матрос будет грести на лову, а как закидывать — не знает. Привык к казенному пайку.