Читать книгу "Магнолии, девушка, солнце… - Татьяна Тронина"

Так получилось, что первыми о ее интересном положении узнали Алевтина с Виталиком. Сначала они думали, что Маруся просто съела что-то не то, но через несколько дней догадались.

– Маруся, а кто отец ребенка? – постным голосом как-то спросила Алевтина Климовна, высунувшись из своей комнаты, когда Маруся, пережив утренний, особо долгий, приступ «морской болезни», тащилась по коридору к себе в комнату.

– Отца нет, – вяло ответила Маруся.

– М-да! – скорбно вздохнула Алевтина, и серебряная цепочка, висевшая у нее на очках, затрепетала. – Нет, я не ханжа, конечно, но…

– А в чем дело? – так же вяло спросила Маруся.

Алевтина Климовна выдвинулась из своей комнаты уже всем корпусом и сложила руки на груди.

– Ты не обижайся, Марусечка, вот только зачем тебе все это?

– Сама удивляюсь, – ответила та.

– Он же кричать будет!

– Кто?

– Младенец, конечно, – с тоской протянула Алевтина. – Никакого сна! А это коммунальная квартира между прочим! А запах?

– Какой запах?

– У младенцев очень активный обмен веществ, – деликатно напомнила Алевтина. – Я как-то одну передачу медицинскую смотрела, так прямо удивилась, сколько раз в день они это, извини… справляют свои естественные надобности.

– Вы тоже были младенцем, – вяло напомнила Маруся. – Все когда-то были младенцами.

Алевтина Климовна вспыхнула.

– А Виталик? – угрожающим шепотом напомнила она. – С таким соседом только детей заводить! От него самого столько ароматов и прочего беспокойства… И потом, ты на себя посмотри – какая тебе от этого радость? Бледная, словно тень, еле ходишь…

– Ну и что, – тупо ответила Маруся. Ей было так плохо, что она даже не смогла обидеться на Алевтину. А впрочем, чего обижаться – та была по-своему права… И насчет Виталика Алевтина была тоже отчасти права, особенно насчет ароматов.

…Однажды Маруся вышла на кухню – Виталик в спадающих синих тренировочных штанах и куцей оранжевой майке хозяйничал у плиты.

В пятилитровой кастрюле булькало густое зелено-коричневое варево – поверхность этого варева напоминала долину гейзеров в миниатюре. Медленно лопались пузыри, выпуская вверх струйки горячего пара, едко пахнущего сероводородом.

– Виталик, что это? – с тихим отчаянием спросила Маруся и на всякий случай зажала себе рот ладонью.

– Да вот гороховый суп варю, – меланхолично ответил Виталик своим высоким «бабьим» голосом. – Не желаешь попробовать?

– Нет, спасибо. Во мне и так ничего не держится!

Виталик помолчал.

– Скоро?

– Что – скоро?

– Ребенок, говорю, скоро родится?

– Наверное, в мае.

– Ого! А кого ждешь – девочку, мальчика? – подумав, вежливо поинтересовался Виталик.

– Я не знаю. И даже загадывать не хочу, – Маруся села на подоконник, распахнула форточку пошире, но, как ни странно, никакой отрицательной реакции после вдыхания Виталикового супа не последовало. Может, и в самом деле попробовать? Ох, недаром же говорят, что у беременных извращается вкус… Она достала из кармана яблоко.

Виталик сел напротив на табурет, сложив на коленях полные, безвольные руки, напоминающие женские.

– А вдруг он против будет?

– Кто?

– Твой ребенок. Скажет потом – «мама, зачем родила?..» – Виталик с треском почесал свое пивное пузо. «Наверное, и у меня такой же живот будет, – машинально подумала Маруся. – Месяце на шестом, седьмом…»

– Интересно, а почему он так должен сказать?

– Ну как… Я ж тебе объяснял: всякое рождение означает грядущую смерть. Жизнь конечна, и, по моему мнению, вообще не стоит рождаться… – вздохнул Виталик.

– Ну тебя! – сердито махнула на него рукой Маруся. – Я об этом даже не думаю.

– Напрасно… Человек – самое несчастное существо на земле, поскольку знает о конечности своего существования. Курица знает? Нет. Жираф знает? Нет. А человек знает! И это знание отравляет ему всю жизнь, каждый его шаг, ибо смерть может прийти в любой момент. Смерть – это как тень, она вечно преследует нас!

– Виталик, какая-то мортальная у тебя философия… – сморщилась Маруся. – Ты не на кладбище, случайно, работаешь?

– Нет, ты же знаешь, – вздохнул тот. – А вообще, я знаешь, кто по профессии? Я столяр. Столяр-краснодеревщик. Училище специальное закончил…

– Замечательная профессия! Почему же ты в сторожа пошел? – удивилась Маруся. В самом деле, она ничего не знала о прошлом Виталика, поскольку жила рядом с соседями только последние лет двенадцать. Когда она училась в институте, мать решила разъехаться, и их двухкомнатную поменяли на однокомнатную квартиру и комнату в коммуналке – именно в ней существовала теперь Маруся.

– А-а… Какой смысл корячиться? – Виталик уныло отмахнулся. – Так проще. Ты не думай, что я против твоего ребенка, нет! Я действительно с чисто философской точки зрения рассуждаю… Вот, например, мои руки, – он поднял их перед собой и повертел ими перед глазами, точно в первый раз видел. – Когда я думаю о том, что они сгниют до костей, а потом и кости истлеют, на меня такая тоска нападает! А ведь это будет, будет, обязательно будет – я буду лежать на прозекторском столе, располосованный от паха до подбородка, потом меня втиснут в гроб, потом закопают в землю – и там, скрытое от посторонних глаз, будет происходить мое тление. Будет! Со всеми нами это будет, и никто, никто не в силах отменить этой чудовищной правды! А ведь мы живем так, как будто смерти нет, как будто…

– Виталик! Перестань! – не выдержав, сердито завизжала Маруся и кинула в него яблоком. Но не попала – с глухим бульканьем то ухнуло в кастрюлю с гороховым супом – только медленные круги поплыли по поверхности. – Ой, прости…

Виталик глубоко задумался, держа в руке поварешку, видимо, на тему – доставать яблоко или нет? Потом, пожав плечами, принялся меланхолично помешивать суп.

– Для навару… – пробормотал он. – Да, а ты знаешь, какая со мной сегодня произошла история? Я ведь Алевтининого жениха нашел!

– Какого жениха?

– Да того самого – ее Модеста разлюбезного! – хмыкнул Виталик.

– Того самого? – недоверчиво спросила Маруся.

– Ага! Имечко-то у него такое, редкое… Словом, дело было так. Я после ночной шел через сквер – ну, тот, что за мостом. Обычно я другой дорогой хожу, а тут решил прогуляться, воздухом немного подышать. Час довольно ранний, другие люди только-только к метро спешат. А там, по скверу, дедок ходит. То есть не ходит, а гуляет, вместе с собачкой… – почесывая лысеющий затылок, принялся обстоятельно рассказывать Виталик. – А собачка такого вида жалостного, что прямо плакать хочется! Типа – болонка… Да вот такого она вида, точь-в-точь! – Он достал завалившуюся между столом и плинтусом синтетическую мочалку, длинную и лохматую, в подозрительных пятнах – когда-то, очень давно, она была белой, и сунул ее под нос Марусе.