Читать книгу "Родео для прекрасных дам - Татьяна Степанова"

— Юля, зайдите ко мне, как освободитесь, — Орест Григорьевич по телефону позвонил бывшей секретарше Авдюкова Юлии Олейниковой. Она находилась, как обычно, на своем рабочем месте в приемной — и в этом тоже была некая стабильность, хотя приемная со смертью Авдюкова и опустела.

— Я сейчас уезжаю в «Стройбанк» с платежной ведомостью, — ответила Олейникова.

— Тогда зайдите ко мне, когда вернетесь из банка.

— Я хотела оттуда ехать к зубному, я записалась, Орест Григорьевич.

— Ну, хорошо, отложим, Юля… Я забыл спросить, как прошел тот ваш разговор с милицией?

— Нормально.

— Вас приехали допрашивать сразу двое следователей. Вы, наверное, важный свидетель, Юля.

— Никакой я не свидетель, Орест Григорьевич.

— Да? Вы не собираетесь покидать нашу фирму?

— Нет.

— Отлично. Собственно, это я и хотел у вас узнать. Орест Григорьевич погрузился в текущие дела. Их накопилось много. Даже слишком для одного.

День пролетел незаметно. В половине седьмого Орест Григорьевич запер в сейф финансовую документацию, выключил свой персональный ноутбук и спустился на лифте в вестибюль. Он волновался как мальчишка — у него даже вспотели ладони и в горле пересохло. Но волнение было напрасным — он сразу увидел ее. Она никогда не опаздывала — не имела такой привычки. Приходила первой и на уроки в школе, и на занятия в студии бальных танцев, и на лекции в институт, и на свидания. Да, на свидания… Когда Орест Григорьевич увидел ее невысокую фигурку, у него сладко защемило сердце. Девочка… малыш… пришла, приехала, ждет меня. Увидела, улыбается, машет рукой. Господи, какая у нее улыбка божественная… Сколько в ней чистоты, непосредственности, радости, лукавства. Неужели она любит меня — эта маленькая русалка, эта волшебница?

— Алина, я опоздал?

Алина Авдюкова — а это была она — молча покачала головой. Оресту Григорьевичу захотелось поднять ее на руки — так он был рад и этой ее улыбке, и этому жесту неосуждения. Каждый раз, когда они встречались вот так, он ловил себя на сентиментальной мысли, что готов подарить Алине весь мир.

Странное было чувство. Орест Григорьевич и не подозревал, что в своем возрасте может столкнуться с чем-то подобным. Эта девушка, этот ребенок, Алина, Алиночка, Олененок, Бэмби — она была дочерью их старых знакомых, его компаньона по бизнесу… Она росла на глазах Ореста Григорьевича. Взрослела, хорошела, расцветала. Из девчушки превращалась в подростка, потом в барышню — тоненькую, как тростинка, веснушчатую, живую как ртуть. Исподволь, не признаваясь самому себе, Орест Григорьевич наблюдал за ней, любовался все последние годы — ей было тринадцать, потом пятнадцать, потом семнадцать лет. Порой он даже жалел, что она не его дочь, что вот у них с Нателлой уже никогда не будет такого ребенка, превратившегося в очаровательную девушку.

А потом случилось нечто странное, волшебное, невероятное. О чем он не смел даже думать, мечтать украдкой. Он и Нателла часто ездили в «Парус», благо это было рукой подать, — в бассейн, у них был годовой абонемент. Алина Авдюкова тоже посещала бассейн — абонемент ей подарил отец, Владлен Ермолаевич. В то незабываемое утро — это было сразу после 8 марта, Нателла не поехала плавать из-за легкой простуды. И Орест Григорьевич отправился в «Парус» один.

Утро было снежное и морозное, в бассейне после праздника почти никого не было. И вот там-то Орест Григорьевич и встретил Алину Авдюкову — она тоже была одна. Подруга, с которой они обычно занимались фитнесом и плавали, заболела гриппом.

Оба обрадовались встрече. Орест Григорьевич начал учить Алину нырять с маской и ластами. Инициатива исходила от нее. Их руки, их полуобнаженные тела соприкасались. Они смеялись, веселились, брызгались водой, как дети, плавали наперегонки. После бассейна долго сидели в баре. Потом он предложил отвезти ее домой на машине.

В машине она его поцеловала. Сама. Первая. Он бы никогда не осмелился. Она ведь была — табу: девочка, ребенок, дочь старых добрых знакомых. Но она поцеловала его сама — и вышло это у нее так легко, просто. У молодежи ведь все просто в таких делах. Она была вся сплошь нега и провокация. От нее пахло водой, выпитым в баре «Паруса» клубничным дайкири и чем-то еще настолько сладким и будоражащим, что бедный Орест Григорьевич разом утратил и серьезность, и самообладание, и покой. Все улетучилось — осталась только Алина, ее порывистые прикосновения, ее смелость, ее желание, ее «хочу», ее вздохи под его бурными поцелуями.

«Я всегда тебя любила. Разве ты не знал? С двенадцати лет. Ты такой красивый. Сильный. Почему ты не хотел ничего замечать?» — эти ее слова, сказанные шепотом, чуть-чуть обиженно и капризно, застали Ореста Григорьевича врасплох. Он действительно даже и не подозревал, что такое возможно. Что такое произойдет с ним в его сорок девять без одного месяца лет.

Они не поехали домой к Авдюковым, а поехали в Москву, в шикарный «Отель-Риц», и Орест Григорьевич, не считаясь с расходами, снял там номер. В лифте в тесной близости к Алине, закутанной в шубку, его колотила нервная дрожь. Ему представлялось самое страшное — вот они сейчас войдут в номер, лягут в постель и… и у него ничего не выйдет с этой девочкой. И это будет конец. Почему, собственно, это будет конец, Орест Григорьевич не задумывался, он принимал это как истину в последней инстанции.

Постель в номере была широкая, белая, как облако. Опасения Ореста Григорьевича были напрасными. А Алина оказалась девственницей — им даже пришлось подложить махровое полотенце, чтобы не испачкать дорогую шелковую простыню. И когда Орест Григорьевич осознал, что он первый мужчина этой вот юной, только-только вступающей в жизнь женщины, он понял, что его долгая, дружная, и в общем-то, счастливая жизнь с женой Нателлой Георгиевной окончена.

А потом он и вообще перестал себя узнавать — с ним что-то случилось, словно старая растрескавшаяся кожа, давно огрубевшая и заскорузлая, сползла с него клочьями, и он стал иным. Он и не подозревал в себе этого — и немудрено было не подозревать, ведь прежде он никогда не изменял жене ни с кем не изменял, хотя и знал наверняка, что нравится женщинам, и всегда нравился.

Жена Нателла была им любима. Они были не только мужем и женой, они были одноклассниками, сидевшими с десятого класса за одной партой. Они были товарищами и единомышленниками — они всегда придерживались передовых взглядов, боролись или воображали, что борются с системой, и это придавало им самоуважения и крепило их брак.

Последние двадцать лет — Оресту Григорьевичу сейчас отчего-то вспоминалось все это со снисходительной иронией — в их с Нателлой тесном супружеском мирке было просто не повернуться от прогрессивных идей, от вечного противостояния, от сочинения каких-то умных, полных тонких намеков и иносказаний статей, от обсуждении радикальных по своей смелости и глубине (по тем временам середины восьмидесятых) заявлений по «Свободе» правозащитного комитета, дискуссий, напечатанных на страницах «Русской мысли», саг, пересказанных на кухне, об уехавших в Штаты друзьях. А позже наступила эра демократических преобразований, и их мирок с Нателлой снова кипел и бурлил, вдохновлял и внушал надежды на большие, очень большие, грандиозные перемены.