Читать книгу "Птенцы «Фламинго» - Инна Тронина"

Звягин свернул с Садового, поехал по Мясницкой к центру, чтобы поскорее оказаться на Красной площади. Там целую неделю справляли Масленицу. О гостинице, которую нужно отыскать до ночи, Звягин старался не думать. Потом, всё потом…

Он вспоминал громадный коридор старой питерской квартиры неподалёку от Невского проспекта, их комнату с двумя окнами в тёмный и сырой двор-колодец. Там, среди вешалок, осыпавшейся лепнины и бесчисленных облупившихся дверей, жила их семья — родители и они с братишкой. Первое воспоминание Володи Звягина было об его самодельной кроватке, которая потом перешла к брату.

Папа, типографский наборщик, обожал мастерить мебель сам. Он был свято уверен, что таким образом экономит не лишние в семье деньги. И потому упрямо, не слушая ничьих возражений, сколачивал полочки, столики, табуретки. Папа был странным человеком. Бывало, что и с помойки приносил вещи; охотно принимал в подарок то, что становилось не нужным в домах друзей и знакомых. Конечно, всё ремонтировал, чистил, мыл, реставрировал, прежде чем приволочь в их гулкую затхлую комнату.

Там была даже изразцовая печь, которую, к восторгу Володи и его брата Егора, иногда топили стружками, щепками и оставшимися у папы дощечками. Аркадий Звягин собирал всякий хлам даже не для коллекции, а просто так — трубки, табакерки, всевозможные пуговицы, нашивки, шевроны, награды. Мама очень ругала его за это, но выбрасывать барахло не решалась, потому что в этом случае папа переставал с ней разговаривать. Володя запомнил даже не самого отца, а его тёмные от типографской краски руки, сжимавшие молоток, отвёртку, напильник или промасленную тряпку.

После папиной смерти у мамы начали появляться мужчины — то один, то другой. Детей они не обижали, приносили им шоколадки и игрушки, но надолго не задерживались. Бабушка Дуня, в конце концов, устроила маме скандал и забрала Володю в Солнечное. Егорку очень быстро после этого сплавили в интернат.

Братья Звягины были погодками и вместе оказались в Грозном во время первой чеченской войны. Они носили выцветший камуфляж и платки защитного цвета на головах, повязанные особым образом, — так называемые «косынки федералов». Курили «косяки» с анашой, пили спирт и чачу, едва не подсели на промедол. После того, как Егор погиб в горах весной девяносто шестого, мать ушла в монастырь, и больше Владимир её не видел. Он, в одну ночь повзрослев на десять лет, решил посвятить себя борьбе со всякой мразью, которая угрожает Родине в столь трудный час.

Заворачивая в переулок неподалёку от Красной площади, Звягин пытался вспомнить, куда же подевалась их комната на Невском, и не смог. Кажется, баба Дуня обронила, что Надька продала комнату, а деньги пожертвовала в обитель. Теперь у матери какое-то другое, неизвестное имя. Не найти её, да и не хочется искать.

Всегда находились дела поважнее — надо было зарабатывать на новую квартиру, на достойную жизнь. В Центр элитной медицины Владимира направили после возвращения со второй чеченской, где он воевал по контракту. Но ещё раньше Звягин едва не пал жертвой гэмблинга — болезненной страсти к игре. Около рулетки, блэк-джека, «однорукого бандита» он проводил дни и ночи. Всё, что удавалось заработать, спускал в зале игровых автоматов, потому что именно там чувствовал себя лучше. Потом узнал, что гэмблинг или, иначе говоря, лудомания, чаще всего скручивает тех, кому кроме игры нечем заняться.

Однажды Владимир взял в долг деньги и не отдал. Думал, что его замочат или изуродуют, но кредитор велел долг отработать. Нанял кем-то вроде охранника или курьера для перевозки наркотиков. Однажды захватил с собой на секретный пейнтбол — пострелять шариками с краской в голых красоток.

Там впервые Звягин увидел то самое потрясающее тело — гибкое, золотистое, бархатное на ощупь, желанное и поначалу недоступное. Сперва он увидел именно тело, ноги. Потом — бирюзовые глаза с изогнутыми ресницами под тёмными тонкими бровями. И ещё — водопад пшеничных вьющихся волос. Тогда Звягин ещё не знал её имени, но поклялся себе выиграть эту нимфу, которая так легко бегала, будто летала над буреломом.

Володя заляпал красавицу краской из шариков, даже не подозревая, что через несколько лет всадит в эту горячую, трепетно-призывную плоть свинцовую пулю. В страшном сне ему не приснилось бы такое, когда они стонали от страсти под кустами, в волчьих ямах, в заброшенных сторожках. Он выиграл час любовных утех, а когда этот час минул, скрипел зубами от злости, воображая, что Аньку трахает кто-то другой. И Володя понял, что не может насытиться Анькой, и его влечёт к ней, как в своё время к рулетке.

К тому времени у него было уже много женщин, самых разных — от пэтэушниц и санитарок военных госпиталей до весьма презентабельных завсегдатаек игорных залов и ночных клубов. Володя Звягин всегда пользовался у девчонок успехом, умел с ними обращаться, хотя этому его никто специально не учил. Он нутром чувствовал, с кем нужно поговорить о возвышенном, а кому можно сразу задрать подол.

Мужчиной он стал в четырнадцать лет. В Солнечном его соблазнила соседка бабы Дуни по имени Лариса. Ей было двадцать, её сожитель повесился по пьянке, в доме лежал парализованный отец, и радостей в жизни явно не хватало. Володька понимал, что парня украшает опыт, и потому старался приобрести этот опыт как можно скорее.

Через его постель прошло большое количество всевозможных девиц, но ни одна не покорила его ожесточённого сердца. Володя Звягин не знал проблем с прекрасным полом. Как другие, отверженные и обиженные парни, он сразу же извещал свою пассию о том, что жениться пока ни на ком не намерен. Ему не требовалось демонстрировать свою крутость — бабы и так всё понимали. Подолгу возле одной партнёрши он не задерживался. Его не допекали слезами и абортами, и даже венерические заболевания как-то не особенно цеплялись к нему. Такая беззаботная жизнь продолжалась до девяносто седьмого, до той самой встречи с лесу под Питером, когда стрела Эрота ударила прямиком в сердце Звягина и разбила ледяной панцирь.

Владимир метался, будто одержимый, не зная, как поступить, что делать с Анькой Бобровской. Он мог жениться тотчас же, но считал, что нужно накопить денег. Баба Дуня немедленно воспротивилась планам внука. Невестка Надежда, которая умудрилась выписать из комнаты живого старшего сына и загнать площадь в центре Питера, мерещилась ей в каждом углу. Принимать в дом новую стерву старушка не желала, и потому отказала внуку в благословлении.

В принципе, Звягин мог обойтись и без этих пережитков старины. Но огорчать бабушку не хотел и тянул время, надеясь, что всё как-то разрешится. Анька сносила всё кротко, обещая ждать Владимира хоть с войны, хоть из командировки. Со второй чеченской дождалась, а вот из Швейцарии — нет…

Он шёл мимо храма Василия Блаженного, жадно вдыхая морозный воздух, слушал писк «мобил» собравшихся на праздник людей. Рассматривал их с каким-то странным, почти детским интересом — будто хотел запомнить. Звягину было жарко, и снежинки таяли у его лица.

Юркие пацаны, медлительные старухи, пахнущие дорогими духами дамы в длинных шубах, металлоискатели и менты-патрульные — всё это проплывало мимо Звягина, будто новый, но уже не страшный сон. Он палаток пахло блинами, дворники выметали из-под ног гуляющих пластиковые стаканчики. Звягин с удивлением смотрел на Кремлёвскую стену, на Мавзолей, на строгие голубые ели, перед которыми он трепетал по сохранившейся с детства привычке. Потом переводил взгляд на баскетбольную сетку, куда визжащие школьники кидали мяч, на развешанные там-сям игрушки-призы, на группу девушек, которые спихивали друг друга со стульев и при этом хохотали, как ненормальные.