Читать книгу "Воспитание чувств: бета версия - Елена Колина"

– Спасибо вам и Антониони, но я знаю этот фильм наизусть… Вы уж смотрите без меня.

Энен взглянула на Алису с выражением «держи его!».

… – Знаете, я восхищаюсь Антониони, но я никогда до конца его не понимаю… – небрежно, неоконченной фразой, как учила Энен, сказала Алиса. Это был первый фильм Антониони, который мы смотрели.

– Ну уж такой он, Антониони, – всегда ни о чем, но с подробностями… – небрежно, неоконченной фразой, будто его тоже учила Энен, отозвался Юркий Юрочка. Но ведь он, в отличие от нас с Алисой, был интеллигентным человеком.

– Да, но у Антониони остается место для интерпретации… не навязываются смыслы… как будто не существует объективной реальности… задаются вопросы, но не даются ответы… для автора (можно подставить писатель или художник, все равно) реальность непостижима, автор (писатель или художник, все равно) – агностик…

Провал. Алиса прокололась.

– Какой автор подставить писатель или художник? – удивился журналист.

– Метафизика образа… – глубокомысленно ответила Алиса.

– О чем ты? …Знаешь, Алиса, смотри-ка ты лучше Хичкока: у Хичкока хотя бы в финале поймешь смысл фильма, а у Антониони под конец все становится еще более непонятным… Так что ты имеешь в виду под метафизикой образа?

Алиса посмотрела на Энен, в угол, на потолок, опять на Энен, та беспомощно развела руками.

– Что я имею в виду?.. Я имею в виду, что вы правы: Антониони – это не Хичкок. Да. А Хичкок – это не Антониони. Это два разных режиссера.

На этом Юркий Юрочка потерял интерес к Алисе, пришлось Энен немного поговорить с Юрким Юрочкой самой.

– Вот что интересно у Антониони: как наше сознание фильтрует реальность – нужная информация отбирается, а часть информации пропадает.

– Я всегда беру ту часть реальности, которая мне в данный момент подходит, – и пишу, иначе я бы ни рубля не заработал.

– По-моему, искаженная реальность страшней прямой лжи… Но я старомодна. Знаете, кто бы ни зашел в эту комнату, я всегда оказываюсь самой старшей…

– Вы и в старости лучше всех, – сделал комплимент Юркий Юрочка.

Что чувствует человек, когда ему говорят: «Вы и в старости лучше всех», – радость, что лучше, или горечь, что в старости? Энен сникла, загрустила, ушла раньше обычного.

А мы с Алисой обсудили Юркого Юрочку. Я сказал: «Он умный», на что Алиса ответила: «Лучше уж быть таким, как ты», из чего мне стало ясно, что я дурак.

Весь февраль и март мы запоем смотрели кино по выбору Энен: Бертолуччи, Бунюэль, Росселлини, Гринуэй, Феллини, Трюффо, Годар, Висконти, Бергман… А разговаривали большей частью не об искусстве, а «про жизнь», про жизнь вообще и про жизнь Энен. Почти все фильмы вызывали у нее ассоциации, часто неожиданные, например «Сладкая жизнь» навела ее на рассуждения о мужчинах.

– Меня упрекали, что все мои мужья были богатые…

– Вы же сами сказали – о деньгах не говорят, – удивилась Алиса.

– А я не о деньгах, я о любви. Давайте разберемся – кто бедный? Какой-нибудь вялый инженер… нет! Я не могла бы полюбить инженера, инженеры могут быть хорошими любовниками, но о чем с ними говорить после?.. Нет, я любила людей талантливых. …Может ли быть талантливый, но бедный? Да, конечно, но непризнанные таланты, как правило, плохие любовники… Я любила успешных мужчин.

А после того как мы посмотрели «В джазе только девушки», где в финале Джерри, объясняя влюбленному миллионеру, почему их брак невозможен, в качестве последнего аргумента говорит: «Я мужчина» и миллионер отвечает: «У каждого свои недостатки!», улыбнулась:

– А у меня был похожий случай… Однажды меня вызвали в Большой дом… Это очень смешная история. Утром я была в кино, в «Октябре», посмотрела «В джазе только девушки» для настроения, и пошла на Литейный. Сначала было страшно: кабинет, стол, следователь или как он у них называется… Потом был ужас. Он мне говорит: «У вас такой большой круг общения, вы всех знаете»… – Энен задумалась. – …Потом был почти совсем ужас. Он говорит: «Подпишите бумагу о сотрудничестве». Я старалась рассуждать здраво: что делать – выпрыгнуть в окно, притвориться сумасшедшей, завести с ним роман?.. Но он мне не понравился, он бы меня и в постели расспрашивал – кто да что… И вот между нами такой диалог.

Энен не обозначала события точными датами, все, что с ней происходило, словно плыло во времени, но сопровождалось диалогами, как будто это было вчера. Она воспроизвела диалог со «следователем», как всегда, артистично: дрожащим голосом за себя, невозмутимо за него.

– Помогать нам – ваш долг.

– Я не смогу, у меня плохая память…

– Все так говорят.

– У меня рассеянное внимание, я хожу во сне, путаю сны и явь…

– Все так говорят.

– Но мне нечего будет вам сообщить… Мне правда нечего будет вам сообщить, мне никто ничего не рассказывает, я как старый Джемс… Он спрашивает: «Какой Джемс?», и я – я-то уже разошлась, разыгралась – наклоняюсь к нему через стол и тихо говорю: «Я мужчина». И что бы вы думали он ответил?.. Он сказал: «У каждого свои недостатки». Такой вот попался, с чувством юмора… А может быть, он тоже в «Октябрь» ходил перед работой.

– А потом что? – спросил я.

– Потом? О-о, ну… мне удалось его убить, – скромно потупилась Энен. – Шучу, его кто-то другой убил, или он сам умер, я его больше не видела. Но я по нему не скучала. …Мне повезло, что меня больше не вызывали. Во мне очень много страха. Не знаю, что бы я смогла сделать от страха, не знаю… Кто такой старый Джемс?.. Мой любимый старик из «Саги о Форсайтах», он все время говорит: «Мне ничего не рассказывают…» В общем, мне повезло, что это был не совсем ужас.

Ей повезло: все в мире действовало ей на пользу, и ее веселость хранила ее от совсем ужаса. Но почему она говорила с нами о своих любовниках, о вызове в КГБ? Ну, это же понятно: когда ты старый, когда все твое уходит, когда твое смешное уходит и так хочется, чтобы все твое еще хоть немного побыло с тобой, нужно кому-то рассказать. Так почему бы не нам?

…Пазолини, Уайлдер, Форман, Вайда, Любич. Энен дала пароль: «Нет никого выше в искусстве парадокса, чем Любич». Алиса сказала: «Поняла, я больше всего люблю Любича». Ни одного фильма Любича нам не удалось посмотреть: о Любиче в кинопрокате не слышали.

Все, кто заглядывали к нам, бросали взгляд на экран, присаживались, замирали, смотрели кино, разговаривали с Алисой, все они подходили потом к Роману и хвалили ему Алису: умная девочка, удивительная, одаренная девочка и даже гениальная девочка, – откуда она столько знает, а речь, откуда у нее такая интеллигентная речь, как будто это искусствовед говорит, а не девчонка-подросток…

Роман тут же бросался к Алисе, чтобы притворно небрежно сказать: «Я думал, что ты не очень, но ты у меня ничего, все говорят… Я доволен», Алиса взрывалась румянцем, отвечала: «Я буду еще лучше, папочка… мне главное – тренироваться…» Смотрела на Романа, не сдерживая любви, как будто теперь, когда он был ею доволен, имела право его любить.