Читать книгу "Контрольная диверсия - Михаил Белозеров"

Несмотря на то, что ему приятно было рассуждать с собой в третьем лице, его вдруг охватило плохое предчувствие. Ему показалось, что он уже вот так стоял, переживая неудачу, и страдал от того, что рядом нет жены Наташки, с которой можно поговорить по душам, прижаться, поцеловать. А было или будет — он не знал этого. Просто с выси навалилось, и он замер, как будто снова увидев полуголого человека, которому через сутки предстоит умереть: в его машину попадёт своя же граната из РПГ, когда они тайком будут уходить к границе, и через сутки он уже будет пухнуть под жарким степным солнцем, а ещё через неделю от него останется только скелет, которые растащат по округе бродячие собаки. И с этим уже ничего нельзя поделать, словно жизнь его была записана на скрижалях и её надо было только суметь прожить. Не побежишь же ты назад и не скажешь: «Уноси, парень, ноги, уноси без оглядки: от привычек, от баб, от пустопорожних рассуждений и от рукоблудной войны, топай в ближайший монастырь и молись, молись, молись, и тогда, быть может, у тебя состоится твой Сахалин!», но ведь не поверит, рассмеётся в лицо, посмотрит, как на идиота, и пойдёт пить водку. Ладно, решил Цветаев, оглядываясь на дом, поеду на Подолье, по адресу, который дал Гектор Орлов, а Пашку пусть его ангелы-хранители берегут.

Когда он сел в машину, часы показывали четверть одиннадцатого, и он уже не то чтобы знал, а был на сто процентов уверен, что день выдался неудачливым по сути своей, что ничего существенного не получится, не выйдет и никого он не найдёт. Странное ощущение истины, снизошедшей на человека. Но это не значило, что надо отказываться от задуманного, напротив, надо испить чашу до конца и убедиться, что тебе действительно не везёт, думал он, иначе будешь сожалеть и сомневаться, а Антон Кубинский — торжествовать и злорадствовать, и ты всё равно проиграешь.

Следуя совету бандерлогов, Цветаев решил ехать не вдоль Днепра, а свернул на узенькую Щорса, выскочил на такую же Малевича и объехал центр с юга. Теперь показалось естественным выбрать второстепенные дороги, где не было постов. И вдруг, когда готов был свернуть на Артёма, увидел Ирочку Самохвалову, то бишь жену Пророка. От удивления Цветаев едва вписался в поворот, и сзади возмущённо загудели на все лады с презрением к «чайнику».

Ирочка легко, как мотылёк, скользила навстречу. Цветаев, испугавшись, что она его заметит, нагнулся и в результате на пару секунд потерял контроль над рулём, а когда поднял голову, Ирочка уже беззаботно вышагивала позади машины, и ноги у неё были на загляденье. Они всегда были на загляденье, лощеными и гладкими, как пара тюленей. Несомненно, что это была она: в шикарном летнем платье цвета морской волны, развевающееся, как облако, с сумочкой под цвет белоснежного воротника и в белоснежных же туфлях на шпильках. Безупречный вкус и отточенность движений. Воплощение грации и совершенства. Недаром в неё влюбилось полшколы, а двое дураков, Пророк и Гектор Орлов, даже женились по очереди.

Цветаев передумал прятаться, едва нашёл, где припарковаться, выскочил и побежал следом, как борзая, рыбкой проскальзывая мимо недовольных киевлян, которые теперь едва ли ассоциировались у него с мирными обывателями. Какая муха их укусила? — вопрошал он всуе. Что за абсурдистскую войну затеяли? Настолько абсурдистскую, что сами стали удивляться своему рукоблудию и поглядывали на гнусные дела свои с брезгливостью. И естественно, в какой-то момент ему показалось, что он упустил Самохвалову, сердце ёкнуло, всё казалось пропащим, но в последнее мгновение заметил, как она сворачивает в переулок на Студенческую, развил бешенную скорость и нагнал, когда она уже ставила изящную ножку на крыльцо магазина «Чайная Роза», чтобы навсегда исчезнуть за стеклянными дверями.

— Ира, — произнёс он и мягко, чтобы не испугать, взял её за руку.

И всё же она вздрогнула, как вздрагивает человек, когда его кусает совесть в три часа ночи за самое чувствительное место, и мина в отражении у неё было соответствующая до тех пор, пока она не встретилась с ним взглядом в этом самом отражении, не оглянулась, не увидела его и с явным облегчением не произнесла:

— Женя?

На шпильках она была выше его ростом, и Цветаеву это никогда не нравилось. Вот и сейчас она сделала с ним то, что всегда с ним делали красивые женщины в подобном положении, унизила одним взглядом, словно восклицая: «Ах ты коротышка!»

— Пойдём, пойдём! — настойчиво сказал он, увлекая её за собой в сквер.

Ирочку Самохвалову он побаивался ещё в школе, потому что тогда не понимал девушек, как, впрочем, не понимал их и сейчас. К тому же она была поэтессой. И страшно задирала нос. Она выпустила тринадцать книжек стихов и в честь каждой из них украшала своё ангельское тело татуировкой. «На ней негде клейма ставить, вся синяя», — признался однажды Пророк. Непонятно, порицал он её или, наоборот, хвалил. Только Цветаев догадался, что Пророк ею тайно гордится, остальные ничего не поняли.

— Куда?.. — воспротивилась она было, и признак далёкого, как облачко, гнева возник у неё на лице.

Наверное, она хотела позвать на помощь, но передумала.

— Идём, идём!

Нельзя было сказать, что Цветаеву не нравились блондинки, при определённых обстоятельствах — безусловно, другое дело, что эти обстоятельства для него никогда не наступали. Однако точёные, изящные брюнетки ему нравились больше, настолько больше, что он женился на одной из них, хотя, конечно, у него было из кого выбирать: рыженьких, шатенок, тех же самых блондинок, но он предпочёл брюнетку, потому что, оказалось, что только чёрные глаза жены заставляли каждый раз трепетать его бедное сердце, как впервые. Любая же не накрашенная блондинка по утрам выглядит, как бледная моль, и не вызывала никаких эмоций. Жило в нём такое предубеждение, и всё тут, поэтому светлые глаза Ирины Самохваловой не имели над ним власти, но, казалось, Ирина Самохвалова об этом даже не догадывается, потому что каждый раз пыталась заарканить его взглядом и принудить к подчинению.

В сквере он повернул её лицом в себе, внимательно посмотрел, чтобы она прониклась важностью момента и спросил:

— Ира, что ты здесь делаешь?! — И не было важнее вопроса для него.

Она не смутилась, нет, отнюдь. Самохваловой вообще не было свойственно терять голову, она и в школе-то её не теряла, кроме одного раза — с Гектором Орловым. Никто не сомневался, что это была всепоглощающая страсть, вспыхнувшая, как сухой порох.

— Я здесь живу, Женя, — вскинула она глаза так, как набрасываю аркан на упрямую шею. — Как ты здесь очутился? Я думала, ты на войне.

Но у неё ничего не вышла: не сбила она с толку Цветаева, как прежде в десятом «б», хотя очень и очень старалась. Цветаев был уже не тем мальчиком, которым можно было крутить, как угодно, а зрелым мужчиной, повидавшим на своём веку.

— Я был на войне, — сказал он, увлекая её дальше от любопытных глаз, в глубь сквера, и усаживая на скамейку, чтобы она не возвышалась над ним, а он не испытывал чувства неполноценности. — А тебе негоже разгуливать по Киеву.

— Почему, Женя? — спросила она чересчур спокойно и поправила копну своих шикарных волос, ниспадающих на плечи. — Я спасаюсь здесь, Женя, война идёт, — напомнила она и таким образом ещё и намекнула, что ни сном ни духом не ведает, где её последняя любовь — Антон Кубинский по кличке Пророк. Эту кличку он заработал в школе за любовь к опытам Вольфа Мессинга, и надо сказать, у него кое-что получалось, например, с отгадыванием мыслей у красивых девушек перед тем, как затащить их в постель.