Читать книгу "Огненные письмена - Маркус Сэйки"

Аарон кусал ноготь.

– Если ты согласишься, – тихим голосом продолжил Джон, – то очень поможешь нашему делу. Но решать тебе. Всегда решать только тебе.

Аарон знал, чего бы хотела от него мама в такой ситуации. Но она была его мамой. Смысл ее жизни сводился к тому, чтобы считать его идеальным. По правде говоря, он в своей идеальности сомневался. И потом, речь шла о его жизни, о его выборе.

Он показал на сигарету:

– Можно мне?

– Ты куришь, Аарон?

– Не знаю.

Джон оценивающе посмотрел на него и протянул пачку.

Аарон выцарапал сигарету, сунул ее в рот. Джон Смит сделал то же самое, снова щелкнул зажигалкой «Зиппо», и они оба закурили.

– Могу я вас попросить? – спросил мальчишка, держа сигарету. (Так странно было чувствовать ее между пальцев, но и приятно.) – Называйте меня Хок.

Глава 22

Натали, открыв дверь, облегченно вздохнула, и из ее глаз, красных и запавших, ушла тревога.

– Слава богу, – сказала она. – Заходи.

Распахнув руки, она одновременно приникла к нему.

Купер обнял ее, ощутил знакомый запах волос, смешавшийся с влажноватой горчинкой слез. Если Натали плакала, то ее запах всегда менялся. Он почувствовал в ее слезах разрешение и для себя, и его глаза почти заполнились слезами. Когда он плакал в последний раз? Когда умер отец?

– Я смотрела новости, – сказала она ему в плечо. – Знала, что тебя там нет, но ничего не могла с собой поделать, когда увидела здание, тот самый комплекс, куда ты день за днем ходил работать. Я просто не сдержалась.

– Я жив-здоров, – сказал он.

Она почувствовала, что за его словами скрывается что-то еще, и напряглась. Чуть отпрянула от него, хотя и не разорвала телесный контакт.

– Бобби?

– И Вэл. И Луиза.

Ее руки взметнулись к открывшемуся рту, словно чтобы не выпустить оттуда звук. Но сдавленное рыдание все равно прорвалось.

– Они… Ты уверен?

– Я разговаривал с ними, когда это случилось. Я… я видел.

Он закрыл глаза. Втянул воздух сквозь сжатые зубы.

– Боже мой, милый. Ах, Ник.

Она прижалась к нему, оплела руками, и он почувствовал ее сильные пальцы у себя на спине. Набрал в грудь воздуха, выдохнул, словно прорвал плотину.

Натали держала его, чуть убаюкивая.

– Идем со мной, – позвала она.

И повела его в квартиру через кухню и дальше по коридору – в спальню. Ему вдруг почему-то вспомнилось, что, когда он был здесь в последний раз, они с Натали занимались любовью. А потом понял, что так и не поделился этим с Бобби, не рассказал о своем смятении и не услышал в ответ непристойную шутку приятеля – что-нибудь забавное и противоречащее здравому смыслу, отчего бы они оба рассмеялись. И вот тогда он заплакал. Натали забралась на кровать, прижалась спиной к стене и поманила его к себе. Он подполз к ней, положил голову ей на колени, обхватил ее ноги, а она гладила его волосы, понимая, что никакие слова сейчас не нужны.

И слова очень долго были не нужны им, и он уже начал сомневаться, а понадобятся ли они когда-нибудь снова.

Слезы кончились быстро (у него не было с этим проблем – он просто почти никогда не плакал), но когда их поток иссяк, он остался лежать в том же положении, головой на ее коленях, глядя на ее ноги и полупрозрачную занавеску, за которой медленно умирал день. Она гладила его волосы и ждала, бесконечно терпеливая и живая.

– Так не должно быть, – сказал он наконец. – Просто не должно. Ты знаешь, сколько раз мы с Бобби подвергались опасности? Сколько дверей мы взломали, сколько подозреваемых арестовали? Да, черт побери, в день взрыва биржи он получил выстрел в грудь из дробовика, ему сломало два ребра. Я был рядом, сбил его с ног и…

Голос Купера смолк. Натали снова погладила бывшего мужа по волосам.

– Мы были агентами, – продолжил он мгновение спустя, – знали, что такое риск. Но… не так. Не бомба посреди рабочего дня в твоем кабинете. Неожиданно, без малейшей возможности дать отпор. Просто взрыв – и ты мертв. Он заслужил лучшей судьбы. Лучшей смерти.

– Нет такого понятия «лучшая смерть», дорогой. Есть просто смерть.

– Да. Но для Бобби Куина это имело бы значение. Он должен был делать что-нибудь важное.

– Он и делал, – сказала Натали. – Работал, пытался защитить страну.

– Это разные вещи. Он не был готов.

– А кто к такому готов? – пожала она плечами. – Бобби был героем. Как Луиза и Вэл. И все остальные. Но только в кино герои, принося себя в жертву, могут рассчитывать на мгновение славы.

– Я знаю, но… В одну секунду. Понимаешь, мы шутили, когда произошел взрыв. Он сказал, что за мной пиво. Это были его последние слова: «Ты только не забудь: за тобой пиво».

Натали издала звук, похожий на смех.

– Извини, я просто…

Она помолчала и теперь действительно рассмеялась, хотя и через слезы:

– Если бы ты спросил Бобби, он бы тебе сказал, что это были очень неплохие последние слова.

Эта мысль застала его врасплох, и оказалось, что он вполне может себе представить такое. Может представить, как его напарник сидит в баре, крутит в пальцах сигарету, которую не собирается закуривать, и говорит: «Ну-ка, приятель, попробуй сказать лучше».

– Я вовсе не хочу смеяться, – виновато произнесла Натали.

– Нет-нет, ты права. Ему бы это понравилось.

Они полежали еще несколько секунд. Купер прижимался щекой к ее бедру, слыша биение собственного сердца.

– Боже мой, – ахнула Натали, – а его дочь?

– Черт!

Бобби развелся и пребывал со своей бывшей женой вовсе не в таких радужных отношениях, как Купер с Натали. Его дочь жила с матерью, и Купер давно ее не видел.

– Магги теперь, наверное… одиннадцать? – сказал он.

– Двенадцать, – поправила Натали. – У нее день рождения в июне.

– Как ты это помнишь?

– Я его тоже любила, Ник. И дети.

Все хуже и хуже. Ему придется сказать детям, что дядя Бобби умер. А ведь им и без того досталось.

– Кейт и академия. Тодд в коме. Магги, оставшаяся без отца. И дети в ресторане «Монокль». Почему всегда страдают дети?

Купера словно кольнуло в сердце, и он повернул голову:

– Постой, а где…

– Играют с друзьями. С ними все в порядке. – Натали помолчала. – Это Джон Смит?

– Да.

– Он никогда не остановится?

Эти слова больно ударили его. Что-то в его груди – не биологическое, а метафорическое сердце – стало хрупким и твердым, как застывающая лава.