Читать книгу "Офирский скворец - Борис Евсеев"

– Чья нога? – толкнул ты в бок на большой перемене еще одного школьного приятеля, Виталика Э.

– Чия, чия… Гурикова, конечно!

– Гурик – гнида, – сказал ты уверенно, – Катька с ним за просто так никогда бы не пошла.

– Чио? А вот скажу Гурику, что ты его гнидой обозвал, – оскалился Виталик. При этом грубо раздвоенный, знаменитый на весь 8 «б» кадык его заходил вверх и вниз, как у того, кто готовится сделать долгий глоток чего-то резко-приятного… – Гурик тебе враз…

– А вот сейчас тебе за ябеды – по ушам!

– Чио? А ну вали отсэда вместе со своей волосянкой!

Волосянкой Виталик, немея от презрения, называл твою скрипку, которую ты с собой в общеобразовательную школу никогда не брал, но которая раздражала Виталика уже только тем, что вообще когда-то была выпилена из груши и клена. Волос был на смычке, не на скрипке, но Виталика такие подробности не интересовали.

– Ну и чего, что у меня волосянка? А у твоего у бати на голове… рваная портянка!

Произошла безобразно короткая – совсем не такая, как в тогдашних итало-французских фильмах – стычка. Виталик накостылял тебе, как третьекласснику, бережно смахнул с фотографии налипшую соринку и, довольный, уселся на подоконник любоваться на Катьку и Гурика один.

6

– Баллл-ла-ла-лакирево!

Электричка вечерняя, электричка подмосковная… Ее звуковая картинка совсем не такая, как в электричке утренней: глотающая лак шелупонь, грубо смеющиеся от тоски и безденежья девочки, жалкий треск сопутствующих товаров, вынимаемых из хозяйственных сумок хлопотливыми старичками…

Вдруг – тычок в плечо. Ты очнулся.

– Это-это-это… Принес я!

Слепой держал за уголок желтоватый плотный пакет. Ты дал ему еще тысячу. Слепой тихо сгинул. Смотреть фотки в электричке не хотелось. Ты опять задремал.

7

У «Слепдома» росли два платана и топорщились кизиловые кусты. Чуть сбоку шумела глубокая дренажная канава.

Напротив дома для слепых жил туфтарь и темнила по кличке Мастырка. Так его прозвали серьезные блатари. Туфтарь делал ножички – умереть и не встать! С перламутровой колодкой, с выкидным лезвием. Лезвие выскакивало – жжик-вжик – резко, дерзко!

За такой нож ты и задолжал Мастырке девять рублей. Сумма была неподъемной. Вернуть ее следовало в три дня. И тогда ты решил продать свои ракетки для настольного тенниса. Однако за две превосходные ракетки, с губчатой резиновой прокладкой толщиной в полтора миллиметра, давали всего пять рублей. Четыре рубля можно было занять у слепого Савика. Тот иногда ссужал по рублю, по два.

Савик денег не дал.

Как тот базарный ишачок, потершись спиной о ствол платана, ты поплелся к Мастырке просить отсрочки.

Открыла жена: дебелая замурзанная баба, непонятно как уживавшаяся с артистичным, без конца сыплющим прибаутками Мастыркой.

– А ты не знаешь? Замели мово Вальку, замели туфтаря мово! Кто-то навел на него. Теперь – мотать ему и мотать!

8

«Туфтарь и темнила» сгинул навсегда, насовсем, а ты у себя в Москве, на Якорной, крадучись, заперся в ванной и вскрыл пакет, полученный от слепого в балакиревской электричке.

Выпали четыре картонки. Они были испещрены коричневыми рельефными значками. Вместе с картонками выпали три фотографии. Две фотки криво-косо показали вагон балакиревской электрички. А третья…

Эта фотка тоже не была отцентрована. Однако на ней кроме соседа с закутанным горлом и тебя самого ясно обозначилась фигурка девушки. Она стояла вполоборота и для поздней московской весны была одета слишком легко: в полупрозрачную накидку и короткое платьице. Лицо у девушки было смутным, стертым. Что бросалось в глаза, так это узкий подбородок и смеющиеся щеки. А вот волосы синевато-белые были видны хорошо: чистые и здоровые, они остро торчали в стороны.

На обороте фотки был косо нацарапан московский адрес.

Следующим же утром ты по этому неблизкому адресу и поехал.

9

Это был адрес не дома, а стадиона! Стадион выстроили только наполовину, но один ярус с просторными подсобными помещениями был готов уже полностью.

Вход на стадион охранялся. Ты показал конверт, и тебя без проволочек пустили внутрь. В первой же комнате внутри яруса ты увидел девушку с фотки. Стало быть, ничего сверхъестественного не было. Просто в вагоне девушка пряталась у тебя за спиной, и ты ее не заметил. Волосы у стадионной девушки не торчали в стороны, были пущены вниз слоистым «каскадом».

– Чего пришли? – недовольно буркнула белокурая.

– Конверт… Мне слабовидящий дал в электричке.

– Я сама слабовидящая, – чуть подобрела девушка. – Ну, если дал, тогда вам туда, – кивнула она на дверь слева.

За дверью трое лысостриженых бандюков лениво вовтузили четвертого. Один поднял голову, жмурясь, всмотрелся, подошел, пальцем поманил остальных:

– А давай мы у господина-товарища зрение проверим!..

10

Через час лысостриженый Ярик объяснил мне все! Про жизнь и про слепых, про любовь и про никчемушные надежды. Оказалось: есть те, кому помогли частично излечиться, а есть неизлечимо слепые, есть богатые слепые, и есть слепые бедные.

– Бедные – те вообще нифига не видят. Но им сильно повезло. Это как раз про них сказано: «Слепой Бога духом чует». Им и остается – духом чуять! Ну а тем, кто побогаче, кто теперь хоть вполглаза видит, тем легче. Только и тут – непруха. Мы чего, блин, узрели, когда прозрели? Грязь и бардак, беспредел и подставы. Тут многим назад в слепоту захотелось. Ну, чтобы им опять того, что есть, не видеть. Или, наоборот, – невидимое узреть. А ты думал, мы все тут лохи, ты думал, мы тля слепая?

– Да я ведь…

– Глохни! Сам я тоже ни черта раньше не видел. Баб и тех представлял на ощупь… Теперь чуток вижу. Груди у баб – зашибись! И поэтому мне назад в слепоту неохота. А некоторым нашим – жуть как хочется! И такие, кто не хочет всего этого бардака видеть, не только между слепыми попадаются. Многие зрячие не хотят дерьма вашего видеть! Надоел им – слышь ты? – белый свет. Короче. Умные придумали: опять, как в девяностые, у поляков и китайцев технический спирт покупать, как водочку его разливать, чилийского порошку добавлять, где надо толкать. Людишки слепнут, дерьма, что вокруг, не видят. Им и легче.

– А я-то здесь с какого боку?

– Нам свежие людишки нужны. Ты и сгодишься. Стишки на этикетку, такие, знаешь, броские, в народном духе, сочинишь. Что-нибудь про бодрянку спозаранку…

– Ничего себе картинка. Не боишься рассказывать?

– Так ты отсюда только ослепнув выйдешь. А слепому кто поверит? Только скорей всего – сдохнешь ты тут…

11

У частично излечившихся прожил я восемь дней. Дома наверняка обыскались бы, но преодолевшие слепоту оказались хитромудрыми: позвонили и успокоили. А потом эсэмэсы с моего номера стали отправлять: мол, уехал выступать по программе «Читающая Россия», все хорошо и т. д. и т. п.