Читать книгу "Репортажи с переднего края. Записки итальянского военного корреспондента о событиях на Восточном фронте. 1941-1943 - Курцио Малапарте"

В некотором смысле эта осада ознаменовала возврат пролетариата Ленинграда (который, с марксистской точки зрения, являлся самым передовым и несгибаемым во всем СССР) к духу коммунистической революции и одновременно к тактике гражданской войны. Отряды вооруженных рабочих при всей нехватке у них военной подготовки являются очень эффективными с технической точки зрения; кроме того, они воодушевлены самым страстным фанатизмом. Они сумели аккумулировать тот дух ударных бригад «спецов», «ударников» и «стахановцев», который создан почти в течение 15 лет индустриализации и пятилеток. Несомненно, вместе с моряками Балтийского флота они являются лучшими и надежными элементами в структуре коммунистической партии. В чем же тогда слабое место этих рабочих военных организаций, которые объединяют не только гражданское население Ленинграда, но и держат под контролем военные власти города, поддерживают жесткий контроль над важнейшими точками обороны города?

Их слабость лежит в самом их происхождении, в чересчур политизированной природе, в фанатизме, а также в особой форме, которые приобретают военные действия в осаде. В первую очередь, здесь следует отметить то, что значительные потери, вызванные главным образом не собственно боями, а голодом, лишениями и болезнями (в Ленинграде один только тиф ежедневно убивает по две тысячи человек)[53], постепенно истончают этот слой квалифицированных рабочих. Другими словами, пассивная оборона города лишает коммунистическую партию ее лучших элементов, тех ее членов, которые с технической и политической точек зрения наиболее подготовлены и наиболее надежны. Партия теряет свою «пролетарскую аристократию». Огромный политический организм России теряет свой становой хребет.

С целью свести эту каждодневную децимацию в своих лучших рядах к минимуму советское военное командование стремится, в меру возможностей, беречь рабочие подразделения. (До настоящего момента, как выяснилось, бригады рабочего ополчения использовались только на участке фронта у Ораниенбаума, Шлиссельбурга и под Царским Селом.) На поле боя эти подразделения вновь неоспоримо продемонстрировали свою храбрость и техническую грамотность. Однако теперь их боевой дух начинают серьезно подтачивать пять месяцев бездействия и внутренние противоречия.

Хорошо известен факт, что бездействие является опасным для любого вида войск; эта опасность морального разложения, которая становится еще более явной, если военное формирование имеет политизированный характер. За последние несколько недель этот процесс разложения, приняв традиционную форму борьбы соперничающих между собой фракций, принял очень заметный характер в рабочих массах Ленинграда. Из первых рук была получена информация о серьезных разногласиях и обострении внутрипартийной борьбы, о растущей тенденции превращения чисто военных проблем в проблемы политического характера. Левое крыло коммунистической партии, с которым отождествляет себя подавляющее большинство ленинградского пролетариата, с каждым днем демонстрирует все более критическое отношение к политическому и военному руководству в Москве, которое оно обвиняет в том, что там не приняли их метода ведения войны, которое экстремисты называют «коммунистической стратегией»[54].

Непонятно, что именно, с военной точки зрения, представляет собой эта самая «коммунистическая стратегия», хотя ясно, что данное выражение относится к чисто политическому, а не военному аспекту ведения войны. Несомненно, корни этого критицизма лежат в каком-то внутрипартийном конфликте – одном из тех семейных споров, которые рождаются в результате многочисленных и неизбежных нарушений и отклонений от марксистской идеологии, в бесчисленных интерпретациях ленинизма, которые сделали коммунистический экстремизм Ленинграда, традиционно являющегося беспокойным и бурным городом, самой опасной угрозой того порядка, что установился в Советском Союзе. Многие помнят жестокую политику репрессий, проводимую Лениным в 1920 году против рабочих Ленинграда и моряков Кронштадта, другими словами, против «старой гвардии» революции, которую обвинили в том, что она стала угрозой единству партии и будущему диктатуры пролетариата.

Перед тем как покинуть передовую позицию, я снова посмотрел через бруствер и понаблюдал за осажденным городом. Легкая вуаль тумана поднималась над замерзшими водами Финского залива между Кронштадтом и устьем Невы. Постепенно между однообразной белизной ландшафта стали проглядывать мрачные контуры города. Он превратился в бесплотный город-призрак, мираж в белой сияющей снежной пустыне. (В результате бесконечных обстрелов орудиями немецкой тяжелой артиллерии над промышленными районами, там, где расположен Путиловский завод, росло плотное облако дыма.) Распрощавшись с наблюдателями на позиции, мы отправились по траншее обратно и, задержавшись ненадолго на передовом посту, в хорошем темпе пустились по узкой ледяной ленте, стараясь полностью воспользоваться туманом, чтобы держаться подальше от взглядов русских снайперов.

Было уже поздно, и, когда мы снова вышли к основной позиции, на землю успели упасть сумерки. Нас пригласил к себе в домик, который использовался как штаб, майор Юнквист, командир батальона, занимавшего участок фронта в районе Александровки. Там нас напоили чаем. Через несколько минут мы вышли от майора Юнквиста с офицерами, и на выходе из штаба мое внимание привлек знакомый вид, который тем не менее не переставал удивлять меня: два совершенно голых человека выбежали из сауны: по их телам струился пот. Они принялись кататься по снегу, снова и снова окунаясь в него.

Именно в этот момент на нас с пронзительным визгом упал снаряд. Это произошло настолько внезапно и неожиданно для каждого, что у нас не было времени даже броситься на землю. Снаряд взорвался примерно в двадцати метрах, обдав нас душем ледяных осколков и комьев снега вперемешку с замерзшей землей. Стоявшему рядом со мной капитану Леппо такой тяжелый замерзший ком попал в руку. Я вдруг понял, что получил ужасный удар в грудь в районе ребер, который тут же сбил у меня дыхание. К счастью, это был комок льда, а не снарядная шрапнель. Кто-нибудь ранен? Нет, не ранен никто. Мы, улыбаясь, отряхнулись, а те два солдата так и продолжали сидеть в снегу, застыв в изумлении. Они были голые, как новорожденные, и продолжали истекать пóтом. Мне кажется, что при таких обстоятельствах любой бы покрылся пóтом, только потом холодным.