Читать книгу "Ким Филби. Неизвестная история супершпиона КГБ. Откровения близкого друга и коллеги по МИ-6 - Тим Милн"

В начале июня 1951 года, приблизительно за три месяца до того, как я должен был возвратиться на родину (а Мэри с дочерью к тому времени уже прилетели в Англию), я зашел выпить к приятелям из нашего посольства. Они как раз настраивали радиоприемник, пытаясь поймать Би-би-си. Прием был неважный, но сквозь шумы и треск мы разобрали несколько слов — об исчезновении двух сотрудников министерства иностранных дел. Имя Гая Бёрджесса мы расслышали хорошо, а вот имя Маклина как-то упустили. Я пока не осознавал возможных последствий, поэтому был просто заинтригован или даже скорее удивлен; я подумал, что он вот-вот объявится в парижском кафе или где-нибудь еще. Мне почему-то не пришло в голову, что к исчезновению Бёрджесса может быть как-то причастен и Ким. В Тегеранском посольстве мы тоже столкнулись с кризисом, но другого сорта: Англо-Иранская нефтяная компания была национализирована, премьер-министр страны убит, его место занял Мохаммед Моссадык, в стране начались бунты и антибританские демонстрации…

В июле ко мне приехал один мой старинный друг, Робин Зэнер8. Во время войны он работал в отделении УСО в Тегеране и обычно появлялся там, где происходило что-нибудь интересное. Его первыми словами ко мне были: «Твой друг Ким Филби в беде». Я был удивлен и спросил, что случилось. «Ну, дело в том, что Бёрджесс с ним дружил и постоянно бывал у него». Это не показалось мне веской причиной, но у Зэнера не было никакой другой информации, и вскоре я выбросил это из головы. Лишь в сентябре, во время моего возвращения в Англию, до меня дошли слухи, что дело приняло серьезный оборот. Наконец, в Риме я узнал, что Ким ушел в отставку. Но даже тогда многие из его коллег считали, что он сделал это просто для того, чтобы сохранить хорошие отношения с американцами. Поговаривали, что сотрудникам ЦРУ и ФБР, которые часто заходили в дом к Филби для конфиденциальной беседы, не нравилось, что там всегда околачивался Гай Бёрджесс. Также предполагалось, что Ким не раз вызывал замешательство, когда являлся в нетрезвом виде на полуофициальные мероприятия. Теперь мне кажется, что люди просто пытались найти оправдания тому, что до сих пор представляется невероятным. На службе было очень немного тех, кто внушал бы такое большое доверие и уважение, как Ким, и кто вызывал бы к себе такую привязанность со стороны тех, кто тесно с ним сотрудничал. Казалось невозможным, что он способен совершить нечто худшее, чем какой-нибудь неблагоразумный проступок.

Погостив у друзей и родственников в Стамбуле, Афинах и Женеве, а затем и в Риме, в октябре я наконец вернулся в Лондон. Никто не попросил меня как-то ускорить свое возвращение, хотя факт моей дружбы с Кимом был очень хорошо известен. Не то чтобы у меня — если бы меня сразу же отозвали домой, — могла оказаться какая-нибудь очень важная информация. К тому времени, когда я добрался до Лондона, по его политике в Кембридже и по многим другим делам, должно быть, пробежались по самым большим деталям.

Вскоре после приезда мы с Мэри и Ким с Эйлин обедали в доме общих друзей. Мы увиделись в первый раз за последние два года. Он вошел, посмотрел на меня и усмехнулся немного застенчиво, но с каким-то озорством; я вспомнил о словах Уинстона Черчилля: «Я в несколько затруднительном положении». Очевидно, ему не хотелось говорить о том, что произошло, а я не стал расспрашивать. У меня сложилось впечатление, что Филби чувствовал себя глубоко оскорбленным. От коллег мало что удалось узнать. Большинство из них отказывались говорить как о деле многомесячной давности, так и о самом Киме. Как старый друг, я чувствовал неловкость задавать сейчас какие-нибудь вопросы. Но, по крайней мере, утешало то, что, по-видимому, «охоту на ведьм», то есть преследование тех, кто хорошо знал Кима Филби, никто не предпринимал. Так что я мог пока работать спокойно.

Когда все это случилось, в самой Англии я проводил крайне мало времени. В Риме мне сказали, что прежде, чем я переключусь на планируемую работу в Лондоне, мне придется провести несколько месяцев в Германии. У нас еще было время съездить в Хартфордшир, чтобы посетить дом в Рикменсуорте, который Ким и Эйлин сняли, но еще не переехали туда. Мы помогли им убрать часть плюща, затеняющего окна, и другую не в меру пышную растительность. Но, по сути, Ким оказался теперь среди дикой природы, и здесь ему было суждено остаться на пять последующих лет.

Глава 9

«Конец связи»…

Большинству людей приходится преодолевать неудачные полосы в жизни, но испытание, которому подвергся Ким Филби, было несколько иного порядка. Весь его мир, казалось, разрушился. Блестящая карьера, большие надежды исчезли, растворились, теперь он стал изгоем, попав под серьезное подозрение. Эйлин позже призналась Мэри, что уже несколько недель их дом в Рикменсуорте находится под наблюдением бригады рабочих, которая неподалеку не очень убедительно занимается дорожными работами. Возможно, так и было, или, может быть, это оказались просто очень ленивые рабочие. Как только вам кажется, что за вами следят, все вокруг приобретает зловещий оттенок. Ким, по словам Эйлин, пребывал в состоянии близком к шоку и очень не хотел оставаться один. В то же время из дома бы он в любом случае не вышел…

Это был период основных допросов в МИ-5, то есть «судебного расследования», проводимого в ноябре 1951 года при участии Г.П. Милмо, ранее офицера МИ-5, а к этому времени уже королевского адвоката. Несколько раз Филби допрашивал опытный дознаватель Джим Скардон. Находясь в Германии, я мало что слышал об этом, за исключением каких-то обрывков информации, к тому же не всегда надежных. Например, рассказывали, что, когда Ким попытался прикурить сигарету, Милмо сердито выхватил ее и швырнул на пол. Я также слышал — возможно, это позднее сообщила Эйлин, — что Кима особенно угнетала необходимость отвечать на вопросы перед лицом старых коллег по МИ-5, таких как Дик Уайт и тот же Милмо, которые раньше так высоко ценили его. Может показаться странным, что отношение друзей по СИС и МИ-5 имело для него такое значение, но я уверен, что, с одной стороны, Ким целиком и совершенно искренне участвовал в жизни СИС и был так же заинтересован в работе, компании и хорошем мнении коллег, как и любой другой офицер СИС. Не думаю, что то же самое справедливо в отношении любого другого шпиона уровня Кима Филби; например, я очень сомневаюсь, что это в целом относится к Джорджу Блейку, хотя, поскольку мне не довелось узнать его поближе — где-нибудь за пределами конторы, — то все это — лишь мое личное впечатление.

К тому времени, когда мы с Мэри возвратились в Англию в августе 1952 года, допросы Кима Филби уже закончились; очевидно, результаты были спорные, неоднозначные и основной накал прошел. Но осталась безнадежность. Все официальные или полуофициальные посты были для него теперь конечно же закрыты. Прошло некоторое время, прежде чем ему удалось — через Джека Айвенса — найти себе место в торговой фирме, где он проработал несколько месяцев. К коммерции у Кима не было ни малейшей тяги. Было грустно наблюдать, как он занимается неинтересной, тоскливой работой, которая была и ниже его способностей и в некотором смысле выше их; это все равно что преподаватель чешского языка метет улицу, и получается у него не слишком хорошо. Для Кима, человека, который естественным образом принадлежал к элите, было крайне трудно примириться с нудным и совершенно непригодным для него занятием. Но я предполагаю, что, если нужно, он смирился бы с этим. Сейчас он находился в поисках; ему нужен был шанс снова что-то сделать для русских.