Читать книгу "Вышли из леса две медведицы - Меир Шалев"

Телега приблизилась. Фигуры на ней обрели четкость и имена: возчик стал его старшим братом Довом, дерево стало молодой шелковицей со двора его родителей, бык стал их могучим быком, а фигура в телеге была Рут Блюм — дочь соседей в их мошаве в Галилее, которую он знал с тех пор, как был подростком, а она девочкой, и вожделел, и писал своим родителям, чтобы они спросили ее и ее родителей.

Телега приблизилась. Брат криком остановил могучего быка, Рут спрыгнула с телеги, подошла к Зееву и встала перед ним:

— Ты помнишь меня, Зеев?

Так прямо и спросила: «Ты помнишь меня, Зеев?» — что на языке тех дней означало: «Я помню тебя, Зеев. Я не переставала думать о тебе с того дня, как ты ушел».

И он сказал:

— Да, Рут, я помню тебя. Ты маленькая девочка из семьи Блюм, — что означало: «Я люблю тебя».

И она сказала:

— Если так, то я очень рада. — Ибо так выражали тогда: «И я тебя».

И он сказал:

— Ты выросла, — то есть: «Раньше ты заполняла лишь мою память и мои сны, а сейчас ты наполняешь также мой взор и мое сердце».

И она спросила:

— А ты рад, что я выросла, Зеев? — Так прямо и спросила: «А ты рад, что я выросла?» — что означало: «Все это твое».

Он ответил ей:

— Да, я очень рад, что ты выросла. — И Рут услышала и поняла каждое слово: «Да, я хочу тебя, ту большую и красивую девочку, которой ты стала. Я хочу трогать тебя, трогать тебя и все, что выросло и расцвело в тебе».

— И ты рад, что я согласилась и приехала, Зеев?

Он немного смутился, пальцы его сжались вокруг палки, но губы произнесли:

— Да, я рад, что ты согласилась и приехала.

И Рут перевела для себя: «Не уезжай, пожалуйста, останься со мной».

Его старший брат Дов, который все это время ждал на расстоянии вежливости и сначала сделал вид, будто проверяет оси колес и соединения вожжей, а потом принялся наливать воду в ведро — прежде для быка, потом для коровы, — теперь распрямился, посмотрел на них, понял — по наклону их шей, по движениям их рук и поворотам их тел, — о чем они говорят, и наконец крикнул:

— Хватит, Зеев, что ты так любезничаешь с нею?! Смотри, я привез тебе из дому еще и корову, и шелковицу, а самое главное… — и он вытащил из-под сиденья что-то продолговатое, завернутое в разноцветное одеяло и перевязанное на обоих концах, — ружье, которое тебе обещали! Все, что мужчине нужно, чтобы начать!

Он подошел к ним — ружье в руках — и добавил:

— Отец положил тебе в телегу также семена, и упряжь, и табуретку, чтобы сидеть при дойке, и кирку, и мотыгу, и лопату, и второй лемех для плуга, а это одеяло для ружья послала тебе мать, и цветы на нем она вышила сама. Я сказал им, что они дают тебе слишком много, больше, чем осталось для меня и для Арье, но отец решил так. Иди глянь, все в телеге.

Зеев подошел. Бык вытянул к нему свою могучую шею и высунул язык, чтобы лизнуть. Зеев ласково погладил его по носу и потер ему лоб косточками пальцев, потом заглянул в телегу и увидел там инструменты и мешки с семенами, а также черный базальтовый камень, примерно сорока сантиметров длиной, из базальтовых камней Нижней Галилеи, с шершавыми пятнышками лишайника на стороне, обращенной к солнцу, с крошками земли и волосками паутины на нижней, гладкой стороне.

Он взял его, поднял и прижал к груди. Тяжесть этой глыбы — а она была тяжелой — была приятна его сильным рукам. А ее тепло — тепло той лавы, которой этот камень был при рождении, и тепло солнца, которое он впитал за время своей жизни, — согрело его грудь и глаза.

— Отец сказал, чтобы ты вделал этот камень в стену того дома, который вы с Рут здесь построите, — сказал Дов. — Чтобы ты поместил его на высоте примерно полутора метров и чтобы не закрывал его штукатуркой. Чтобы одна его черная сторона была к улице, а другая черная сторона — внутрь дома. Так вы будете помнить, кто вы и откуда, а ваши соседи будут знать, что здесь живет человек, пришедший из Галилеи, с которым не стоит заводиться.

Он развязал узлы на одеяле, вышитые на ткани цветы зашевелились, и под ними обнаружилось ружье.

— Но это твое ружье, Дов! — удивился Зеев.

— Я знаю, что это мое ружье. Но отец решил отдать его тебе.

2

Свой немецкий «маузер» Дов отнял у турецкого солдата во время отступления турок в конце Первой мировой войны. Он был тогда совсем еще молод, и в тот день отец велел ему вспахать один из участков. Дов поднялся рано утром, взял с собой еду, запряг мула в телегу, погрузил в нее плуг и отправился работать. Подъехав к указанному отцом участку, он увидел человека, лежавшего на краю поля, в тени большой пальмы. Он осторожно приблизился и понял, что это спящий турецкий солдат и что в руках у него ружье.

На мгновенье он испугался, но не удивился. В то время англичане уже далеко продвинулись на север, и отступавшие турецкие солдаты появлялись то тут, то там, в одиночку или маленькими группами, голодные, жаждущие глотка, обтрепанные и испуганные, порой даже раненые или больные.

Солдат проснулся и сел. Дов увидел дрожащие руки, потрескавшиеся губы, усталые, умоляющие глаза, но его собственные глаза впились в ружье, и впились со страхом и вожделением. Он остановил мула на безопасном расстоянии, улыбнулся солдату, сделал рукой успокоительный жест, а затем вынул из своей сумки четверть буханки и помахал ею перед турком.

Вид хлеба произвел немедленное действие: турок выпустил из рук ружье и пополз к Дову на четвереньках. Он полз, как измученное, но упрямое животное. Не сходя с телеги, Дов кинул ему кусок хлеба. Солдат схватил хлеб и торопливо проглотил его, издавая сдавленное, довольное урчание. А Дов тем временем спрыгнул с телеги и, подбежав к дереву, схватил ружье.

Он направил ружье на турка. Но солдат не испугался. Он лишь протянул умоляюще руку, и тогда Дов повесил ружье себе на плечо и вернулся к телеге. Он отломил от буханки еще кусок, бросил его турку и даже вытащил из сумки жестяную банку с маслинами. Потом подошел поближе и начал бросать солдату маслины одну за другой.

У турка не хватало сил ловить маслины на лету. Он ползал на четвереньках, поднимал упавшие на землю маслины и торопливо бросал их себе в рот вместе с пылью и налипшими на них соломинками. В его глазах светились радость и благодарность. Дов осторожно приблизился к нему, положил на землю свою флягу с водой и, отступив на несколько шагов, сделал ему знак подползти и напиться.

Когда солдат опустошил флягу, Дов знаками велел ему снять с себя патронташ и бросить его на землю. Потом он крикнул ему по-арабски: «Беги!» — и для вящей убедительности провел ребром ладони по горлу и указал пальцем, в каком направлении бежать.

Солдат, который уже немного пришел в себя, приободрился, с усилием поднялся с земли и выпрямился во весь рост. Дов испугался. Он никогда в жизни не видел такого высокого и плечистого человека. Он снова направил на него ружье, но великан лишь прижал руку к сердцу тем жестом признательности, который понятен каждому человеку и одинаков на всех языках, и низко поклонился. Его израненные губы улыбались. Подгибающиеся ноги шагнули раз, другой и повели его вдаль, прочь от Дова и от его телеги. Он даже не попытался отнять свое оружие. Похоже, он был только рад избавиться от него — от того, что оно позволяет сделать, от скрытого в нем соблазна, от его тяжести.