Читать книгу "Гуд бай, Берлин! - Вольфганг Херрндорф"

Я подождал секунду, потом развернул бумажку и стал читать. Я прочел записку раз пять подряд. Нет, текст там был не сложный и всего-то восемь слов, но мне все равно пришлось прочесть их пять раз, чтобы кое-как осознать. Там было написано: «Боже мой, что с тобой такое приключилось?!? Татьяна».

Особенно последнее слово блокировало что-то в моем мозгу. Я не стал оглядываться.

Вероятность, что кто-то просто решил подшутить надо мной, была довольно велика. Раньше такое было очень популярно: пустить записку, где написано «Я тебя люблю» или еще какая-нибудь чушь в этом роде, и подписаться чужим именем. Но обычно было легко определить, кто ее послал, потому что отправитель всегда украдкой наблюдал за реакцией адресата.

Я посмотрел в ту сторону, откуда пришла записка и где сидела Татьяна. Никто на меня не смотрел, и Татьяна тоже. Я прочел записку в шестой раз. Это был почерк Татьяны, я его прекрасно знал. «Т» с завитком на шляпе, «р» с очень длинным хвостом – я бы мог подделать его один в один. Но если я это мог, то мог, наверно, кто угодно. А если допустим, только допустим, это записка от нее? Допустим, девочка, которая не пригласила меня на свою вечеринку, вдруг захотела узнать, что со мной приключилось.

Надо же… И что я могу ей ответить? Если, предположим, решу отвечать? Потому что приключилось со мной довольно много всего, и мне бы пришлось исписать сотни страниц, чтобы обо всем этом рассказать. Хотя именно это я и хотел бы больше всего сделать. Как мы катались по сельским дорогам, как упали в машине со склона, как Хорст Фрикке чуть не подстрелил нас. Рассказать про лунный пейзаж, про грузовик со свиньями и еще сто тысяч разных вещей, и как я все время представлял себе, что Татьяна все это видит. Но я почему-то был почти уверен, что ей все эти подробности будут неинтересны. Скорее всего, она вообще спросила из вежливости. Я подумал еще немного, собрался с силами, написал на бумажке: «Да ничего особенного» и послал записку обратно.

Я не следил за тем, как Татьяна читает ответ, но ровно через тридцать секунд листочек вернулся ко мне. На этот раз там было всего пять слов: «Ну расскажи! Мне действительно интересно».

Ей действительно интересно… На сочинение следующего ответа у меня ушло примерно полвечности. Хотя и на этот раз он вышел не особо подробным. В глубине души мне, конечно, хотелось написать целый роман, но на таком листочке места не очень много. Я жутко старался. Во второй раз я написал на записке «Татьяне» уже в самом конце урока и передал ее Гансу. Ганс локтем подвинул записку Жасмин. Жасмин некоторое время не трогала бумажку, как будто вообще не замечая ее, а потом быстро сунула ее Ане. Аня бросила записку через проход на парту Олафу, а Олаф, дубина, бросил записку вперед через плечо Андре как раз тот момент, когда Вагенбах повернулся в его сторону.

– О! – воскликнул Вагенбах и поднял бумажку. Андре не сделал ни малейшей попытки ее спасти.

– Тайная переписка! – объявил Вагенбах, помахивая листочком в воздухе. Класс засмеялся. Все засмеялись, потому что знали, что сейчас будет. Я тоже знал. В этот момент мне хотелось, чтоб в руках у меня оказалось ружье Хорста Фрикке.

Вагенбах надел очки и прочел:

– Майку. Татьяне. Татьяне. Майку.

Сначала он взглянул на Татьяну, потом – на меня.

– Я очень ценю ваш живой интерес к теме урока. Но если вам что-то непонятно во внешней политике Бисмарка, можно просто поднять руку, – начал представление Вагенбах. – Вовсе не нужно писать свои вопросы на таких крошечных бумажках в надежде, что я их случайно найду.

Так он шутил далеко не в первый раз. Он всегда так шутил. Но моим одноклассничкам все равно, им этот балаган всегда жутко нравился.

Нечего было надеяться, что на этом представление кончится. Есть учителя, которые в таких случаях просто рвут записки, есть такие, которые выкидывают их в мусорное ведро или суют себе в карман, и есть Вагенбах. А Вагенбах – сволочь. Он во всей школе единственный учитель, который может зачитать перед классом всю смс-переписку из отобранных мобильников. И тут уж проси не проси, рыдай не рыдай, Вагенбах в любом случае зачитает все.

Он с торжественным видом стал разворачивать записку, а я изо всех сил надеялся, что сейчас произойдет какое-нибудь чудо, какой-нибудь метеорит свалится с неба и стукнет Вагенбаха по башке. Ну или хотя бы звонок зазвонит – этого было бы вполне достаточно. Но, конечно, звонок, не зазвенел, и метеорит с неба не упал. Вагенбах оглядел класс и принял театральную позу. Наверно, он с удовольствием стал бы актером или комиком, но почему-то тратил весь свой талант на сволочизм. Ладно, если бы это была просто записка с какой-нибудь ерундой. Но это был мой первый серьезный разговор с Татьяной (и, может быть, последний), и Вагенбах не имел никакого права зачитывать его всему классу.

– Вот что пишет мадемуазель Козик, – Вагенбах подбородком указал в сторону Татьяны, будто все и так не знали, кто это такая. – Наша обворожительная молодая писательница мадемуазель Козик пишет: «Боже мой!» – эти слова он пропищал тоненьким мышиным голоском.

Класс просто лег. Вообще на уроках у Вагенбаха не смеялись, но вот если он сам начинал шутковать – тогда да. Даже если шутки были дурацкие. Вроде того, как назвал Татьяну «молодой писательницей».

– Боже мой! – продолжал пищать Вагенбах. – Что с тобой такое приключилось?

– Сволочь, – сказал я негромко. Мой голос потонул в общем хохоте. Татьяна сидела неподвижно, уставившись в одну точку на парте. Она все это время туда смотрела. Вагенбах повернулся ко мне.

– И что же ей отвечает месье Клингенберг?

Он прижал подбородок к груди и произнес голосом мультяшного медведя-дебила: – До ничо особенново.

Класс захохотал. Даже Олаф, который по дурости все и запорол, тоже стал смеяться. Это было невыносимо.

– Какой отточенный слог! – продолжал издеваться Вагенбах. – Но удовольствуется ли любознательная мадемуазель Козик таким ответом? Или постарается разузнать побольше?

Мышиный писк:

– Ну расскажи! Мне действительно интересно.

Голос мультяшного медведя-дебила:

– Нуу. Дело было тоок.

Вагенбах сощурил глаза под очками, как будто удивился тому, что дальше написано. Татьяна оторвала взгляд от парты, потому что еще не знала, что я написал в ответ. А я смотрел в окно и размышлял о том, что сделал бы Чик на моем месте. Наверно, изобразил бы безразличие. Но у него это получалось куда лучше, чем у меня.

А Вагенбах так увлекся своим медведем-дебилом, что не сразу сообразил, что он такое читает.

– Мы с Чиком котолись на мошине. Вообще-то мы хотели доехоть до Волохии, но в нос стрюлял кокой-то тип, а потом мы уполи с холмо и пють роз перевюрнюлись.

Вагенбах вздрогнул и продолжил читать своим обычным голосом:

– Потом бегство от полиции, больница. А потом я еще впилился в грузовик со свиньями и раскроил себе щеку. Но все это не так уж страшно.