Читать книгу "Мечты о лучшей жизни - Екатерина Островская"

Теперь, подъезжая к Ершову, Лена звонила Николаю, и тот выходил на дорогу, садился в машину. Оставив «Вектру» возле ее домика, они шли к реке и разговаривали, обменивались мнениями, планами. Во второй вечер Лена сказала, что собирается уйти от Чагина, просто ждет момента, чтобы объявить ему о своем решении, а босс появляется лишь ненадолго и сразу снова исчезает.

– Борис узнал, что на лесном озере будет заповедник, и теперь бьется за то, чтобы устроить там заказник, – сообщил Николай.

– Это место, где охотятся?

– Где уничтожают животных. Современному городскому человеку для того, чтобы выжить, не надо убивать зверей и птиц. А когда несколько десятков людей гонят лося или лосиху с детенышем, стреляют в них, потом добивают раненых, – какой в этом смысл? Разве что утоление желания убивать. А как стреляют уток по осени? Бедные летят тысячи километров, у них мозоли под крыльями от перенагрузок, усталые птицы садятся на озерцо, куда сотни и тысячи лет прилетали их предки, а там их поджидают жестокие люди, чаще всего нетрезвые. И каждый стреляет, пока патроны не кончатся. По двадцать-тридцать тушек уносят, набивают ими багажники своих машин и довольные уезжают. Зачем такое массовое убийство? Я недавно отказался от потребления мяса, потому что говорить о необходимости сохранения редких видов, лечить больных зверей, а самому есть стейки, шашлыки, копченую колбасу как-то… нечестно, что ли.

– Я тоже стану вегетарианкой, – сказала Лена. – Прежде уже задумывалась об этом, но не решалась.

Лена шла, провожая Николая до дома, надеясь, что прощание будет долгим, что они еще будут говорить, а потом уже Коля захочет проводить ее, потому что будут сумерки. Вдвоем подойдут к ее домику и…

Они уже почти миновали дом профессора Сурина, когда Андрон Акатович окликнул ее:

– Леночка, можно вас на минуточку?

Девушка остановилась. Николай сказал:

– Спасибо за вечер, дальше я и сам доберусь.

Сурин открыл перед ней калитку, Лена пошла за ним по тропинке к беседке, окруженной густо посаженными пушистыми сосенками. Внутри строения кто-то сидел, но только подойдя совсем близко, она увидела, кто именно там находился. Это был Борис Петрович Чагин.

– Мне кажется, представлять вас друг другу не надо, – произнес за ее спиной профессор. – Борис Петрович заехал ко мне просто пообщаться. Дело в том, что он тоже ученый, доктор политических наук, и сейчас готовит к публикации работу, посвященную необходимости изменения выборной системы в России, перехода от избрания правящих партий к прямым выборам представителей народа в одномандатных округах…

– И еще не забудьте, – напомнил Чагин, – что нам не надо много партий, – пусть будет, как в Штатах, где их две. Живут-то за океаном лучше нашего.

– А в Китае всего одна партия, и китайская экономика развивается лучше всех остальных экономик, – заметила Лена.

Она вошла в беседку и села на скамеечку, подумав, что зря, конечно, откликнулась на голос Сурина. Сейчас бы говорила с Николаем о том, что ее действительно интересует, а не слушала пустую болтовню.

– Был я в том Китае, – произнес Чагин, – причем довольно долго. Даже при монастыре одном жил. Там что-то вроде гостиницы организовали, где можно заодно и лечиться, если желание есть. Китай мне понравился, только еда противная. Хотя супчик из плавников акулы вещь достойная и полезная для здоровья.

– Еще бы, – угодливо поддержал рассказчика профессор, – это ж великая вещь.

– А ты пробовал? – усмехнулся Борис Петрович.

Сурин помялся, хотел соврать, но не решился.

– Где уж нам…

– Да бог с ним, с питанием китайским. Может, кому-то нравятся улитки, а по мне, так нет ничего лучше стейка с кровью из кабаньей вырезки. Когда прямо на охоте костерок разведешь и только что убитого кабана…

– Может, не надо сейчас о крови, об убийствах? – попросила Лена.

– Не надо так не надо, – легко согласился Чагин. – Я все равно не это хотел рассказать. Дело в том, что в Китае я познакомился с одним… с китайцем, разумеется. Он по утрам гимнастикой цигун занимался, а я в окошко на него смотрел. Потом как-то вышел и к нему присоединился. День, два, неделю каждое утро с ним встречаемся: он что-то делает, а я гляжу и повторяю. Цигун – это то же ушу, только все движения медленные и плавные. А мужик китайский – какой-то непонятный – никаких эмоций на лице, ни усилий. Выглядит вроде молодо, я решил, что мой ровесник. А однажды я что-то по-русски сказал, и он невозмутимо так ответил. Оказывается, учился в Москве еще до полета Гагарина в космос, то есть ему под восемьдесят. Я припух, разумеется, подумал, врет китаец. Потом у людей поинтересовался, и мне сказали, что это правда. Он у них каким-то крупным партийным чиновником был, теперь на пенсии. Я не удержался и спросил у него: отчего, мол, ты выглядишь так, как я, если не моложе? А китаец и говорит: дышать надо правильно и правильным воздухом, а по утрам не забывать умываться, кожа должна быть влажной. До пятидесяти лет можно, по его словам, дождем умываться, а потом соками трав, потому что в них молодость и сила. А смерти он совсем не боится. Я спросил его как-то: «А что потом будет?» Вечное счастье, говорит, и радость. Ну, и начал гнать про ту вечность, в которую не все попадут, и все такое прочее. А зачем мне вечность? Мне, например, все равно, что потом. Китаец только рассмеялся. Сказал, что я – как ребенок, которому хочется, чтобы хорошо ему было именно сейчас, и думает, что потом, когда старым станет, лучше бы его совсем не было.

Чагин замолчал и посмотрел на Лену.

– Тебе интересно?

– Конечно, – ответила девушка.

– Китайцы вообще занятный народ, – встрял профессор Сурин. – В восьмом веке до нашей эры в царстве Цзинь был ученый Ши Мо, глава придворных астрономов. Он выдвинул идею о парности всех вещей…

– Я не закончил, ты меня перебил, – остановил профессора Чагин и снова посмотрел на Лену. – Так вот, о боге мы с тем китайцем заговорили. Он сказал, что бог – это он, это я, это другие, кто правильно живет. Но только не сейчас, когда живем, а станем богом потом, когда умрем. Раньше людям сложно было понять, что такое бог и что такое жизнь после смерти, а теперь, когда есть виртуальный компьютерный мир, объяснять стало совсем просто. Наш мир – часть всего, но очень маленькая часть, он трехмерный или, как китаец выразился, пи-мерный, поэтому могут быть отклонения в нашем восприятии его, да и то мы этот мир воспринимаем только в зримых образах и в ощущении времени. Но все равно мир – не что иное, как информационное поле, внутри которого Вселенная. Человек тоже частица того поля, и, когда человек умирает, он остается в этом мире как информация о себе самом. У человека нет тела, но есть знания обо всем, о любом предмете, который когда-либо видел или на который когда-нибудь просто смотрел. И мир наш открывается ему по-новому. Теперь душа человека видит не только перед собой, но и все пространство, которое ее окружает. И нет в том мире протяженности в нашем понимании – нет вчера, сегодня, завтра, нет перемещения только вперед, а есть движение в любом направлении, хоть в прошлое, хоть в глубь бесконечного сегодня. Душа может охватить все, понять все и объяснить, потому что нет отдельной души, а есть общая, частью которой человек теперь является. И от ощущения себя частью бога то, чем ты был прежде, испытывает невероятную радость и наслаждение, и это будет длиться всегда. Вот что говорил мне китаец. Я его слушал и не понимал. То есть понимал, но как-то не так. И решил спросить: «Мне-то что с того, что я виртуальный и, типа того, живу, как в интернете? Должна быть и какая-то другая радость. Вот мне, предположим, нравилась одна женщина. Так нравилась, что крышу сносило. Но она давно умерла. Смогу ли я ее там найти?» Китаец сразу серьезным стал и долго думал, а потом сказал. «Да, ты ее найдешь. Ее даже искать не надо, потому что она окажется вроде как часть тебя, ты с нею един будешь. Захочешь – вернешься в прошлое и увидишь себя вместе с нею в самые счастливые ваши моменты… Вся беда в том, что если в том мире, хоть он и не интернет вовсе, ты окажешься чем-то вроде вируса, то тебя сотрут, словно и не было никогда. Другие будут лететь в пространстве и мирах, миры эти будут радостными и добрыми, но только для других душ – светлых и чистых. И твоя девушка будет частью другого – того, кто достоин ее, достоин целую вечность быть частью ее и частичкой огромного пространства, которое они будут носить в себе и в котором хватит места всему доброму и щедрому».