Читать книгу "Zевс - Игорь Савельев"

То, что всегда лежит в подтексте этих петушиных выхаживаний друг перед другом – мужчины и женщины – с преувеличенным «Все у меня лучше всех». Давно знакомых мужчины и женщины. Мужчины и женщины, которые не виделись много лет.

А может быть: мужчины, женщины и еще одного мужчины. Потому что это – со стороны Светы – могло адресоваться и Леше.

Все у меня лучше всех!!! – кричала Света, когда говорила:

– Мне надо посмотреть нетбук для мужа (она упорно называла нынешнего бойфренда «мужем»), он дал адрес салона, сказал, что здесь дешевле…

И они втроем, потому что Леша был в этом чертовом городе безъязычным инвалидом и, проклиная все, тащился тоже, ехали в «Le Forum des Halles», который оказывался обычным торгушником – подземным, с узенькими эскалаторами и солнцем за постаревшим пластиком, ничем не отличавшимся от какого-нибудь молла на заштатной станции Московского метро… А впрочем, отличавшимся, но в худшую сторону. Это уже потом Литовченко, услышав, воодушевится и скажет, что это и есть то самое – чрево Парижа.

Связанные одной цепью. Никак не могли разлепиться…

Или кричал Кирилл, а на самом деле говорил:

– Надо бы привезти Яне хорошие духи, а я не разбираюсь и запахов не чувствую…

И Света воодушевленно помогала. Снимала крышечки с флаконов, нюхала. Брызгала на бумажные полоски. Брызгала на запястье. Нюхала немолотый кофе. (Кирилл нюхал ее запястье. Еще тогда следовало насторожиться.)

– Лично мне нравится «Шанель». Немножко пахнет… мочалкой лыковой мокрой!

Теперь же все переменилось. Леша чутко улавливал новые оттенки. Все они слегка опустошенно разгуливали по знойному Сен-Тропе, не очень понимая, что здесь вообще можно купить – и себе, и на подарок. Торговых центров тут не было; бутики стояли монументально-дорогие, в тяжеловесной роскоши каких-то кованых дверей, пустые, и даже не пытались бороться за покупателя – отступали куда-то в дремотную тень. Приморские лавочки?.. Все странное, бесполезное: эфирные масла лаванды или мака с наивным, и по шрифту, призывом вспоминать Прованс… Какие-то платочки – что подчеркнула Света – неизвестного состава – шелк ли, не шелк…

– Моя жена любит божьих коровок, – задумчиво, и теперь уже точно сам себе, сказал Кирилл, разминая в руках один из платков, густо населенный коровками.

– Я тоже их люблю! – как бы заметила Света, а как бы и с обидой.

«Ага!» – подумал Леша, который, прячась под завесой из платков (кричащий избыток крашеной материи, как перед зданием ООН), тайно скупал магнитики – друзьям в Казань и московским коллегам по точке… А то и – бесхитростно – в Останкино.

Или так. Кирилл внезапно поссорился с Яной. Может, не поссорился, а просто какая-то неприятность случилась, ведь не скажет (потом рассказал: он увидел, что Яна удалила страницу «ВКонтакте», и испугался, что что-то случилось). Во всяком случае, помрачнел и безотрывно перекидывался эсэмэсками, не поднимая глаз, передоверив себя друзьям на светофорах. Так Света почему-то помрачнела тоже. Ходила за ним, насупленная, поникшая… «Ага», – подумал Леша.

Он внезапно почувствовал себя не уязвленным, а победившим. Ведь он-то оказался сильнее.

Ему интересно было наблюдать за происходящим. Ведь «сверхчеловек» оказался повержен, внезапно и болезненно. Глиняные ноги колосса подломились, когда этого никто не ждал. Уж сколько Кирилл твердил про нравственный стержень. (Нет. Не твердил, конечно. Но это как-то само собой имелось в виду – у человека, у которого все правильно, все честно, все просчитано…) И вдруг! – на глазах у всех, что самое страшное! – быть затащенным в постель, примитивно, пошло, при беременной-то жене, которая ждет в Москве… И все все понимают, посматривают… И главное, Света продолжала тащить дальше – уверенно, властно.

Сокрушительно.

Что происходило в сознании Кирилла – неведомо, но внешне он решил, видимо, «держать лицо». Всячески подчеркивать, что все в порядке, ничего особенного не происходит, и «так и должно быть», все идет по плану… Это, конечно, могло ударить по нему еще больше (что за «сверхчеловек» с такими планами? – это какая мера цинизма?), но и признать, что его с такой легкостью сокрушили, видимо, не мог. Ведь он не способен проигрывать…

И они со Светой принялись играть в пару, в декорациях Лазурного Берега. Чинно гуляли под ручку. Болтали как ни в чем не бывало (Леша догадывался, каких усилий Киру стоило не сбежать на край света, улыбаться, нормальным голосом говорить). Садились рядом в ресторанчике на берегу. Каждый здесь играл свою роль: Света, возможно, что-то доказывала Леше, а Кир что-то доказывал себе: ничего страшного не случилось, он силен, все идет как надо…

Шумело море. Носилась йодистая взвесь. Когда волна била о парапет особенно сильно и туча капель вставала особо густой, было и страшновато, и странно, и странно легко вдыхать – как, видимо, героям старой книжки «Тайна двух океанов», которые на глубине дышали неким «жидким воздухом»… Света по-хозяйски перекладывала из тарелки Кира лучшие кусочки себе, или наоборот, а он – может быть, желая с места броситься в пучину! – как ни в чем не бывало, вчитывался в этикетку вина, потому что понимал немного и по-французски, чмокал губами:

– Кисловатое. Вот с цыпленком я как раз не стал бы сочетать. С твердыми сырами – да.

Гвозди бы делать из этих людей.

За тем обедом Лешу, как капитана команды, много отвлекал Литовченко. Он нудил: может, все-таки уберем ту шутку про негров?

– Ну а почему? – наслаждался Леша, строил из себя дурачка. Еще и курил, зная, что Литовченко не любит табачный дым: но сам же подсел рядом. – По-моему, это смешно… Белый медведь ведь и на самом деле негр… У него черная кожа…

– Ну здесь ведь не принято шутить про негров, – нервничал Литовченко.

– Ну а почему?.. – Леша округлял глаза.

Еще Литовченко ныл, что олигарх Геновский так и не пришел на выступление (и казалось, что в это вкладывалась какая-то скрытая претензия), и, может быть, поехать за ним на горнолыжный курорт в Эльзас-Лотарингию… Но денег уже в обрез…

Франция начинала утомлять.

Нельзя жить в декорациях. Глаз начинает различать и грубую фанеру, и подклеенность уголка – на бумаге с дрожащими в море лодками, – и уже слышен сочный матерок рабочих сцены.

За обедом Кирилл преувеличенно шутил, лез ко всем с различными расспросами и как будто боялся замолчать – показать хоть тень смятения.

«Сверхчеловек» – как робот, который, пробитый, обгоревший, все равно идет вперед, пусть и теряя управление (удерживал лицо, роняя шестеренки), не теряет главного: убежденного вида, что туда и надо идти.

Леше интересно было проверять его на устойчивость. Качнешь разок, качнешь другой – пошатнется, рухнет или нет?

Первую попытку сделал, когда остались вдвоем в номере: Кир распахнул окно (у него появилась страсть постоянно проветривать), открыл ноут и принялся читать ленту «ВКонтакте» с улыбкой Джоконды. Леша залез в искусственный камин, уселся на черную плитку (ею же был выстлан и душ, напоминая крематорий) и, выждав время, начал.