Читать книгу "Ритуал прощения врага - Инна Бачинская"

Татьяна закрыла лицо руками и заплакала.

— Ты чего? Что случилось? Это из-за меня? Девочка моя родная, что с тобой?

Игорь вскочил, бросился к ней, ударился о край стола, вскрикнул. Обнял Татьяну, она уткнулась лицом ему в грудь и завыла в голос…

Глава 29. Диалоги, а также всякие умные мысли

Побродив по городу до семи утра, Шибаев, как и обещал сердобольной соседке, явился за Максом. Тот радостно затявкал — узнал. Соседка — дама сильно средних лет в атласном халате, не ожидавшая, что Шибаев выполнит клятву, обрадовалась, раскраснелась и на радостях предложила ему жареной картошки и кофе. Она засыпала его вопросами о Жанне. Он при упоминании о жареной картошке почувствовал неприятную невесомость в желудке и, по коротком раздумии, согласился. Об Ильинской сказал, что операция прошла удачно и сейчас Жанна в реанимации.

Шибаев намеревался позвонить Алику Дрючину, который, как он подозревал, места себе не находит и теряется в догадках, что же с ним случилось, и, как всегда, обладая тонким и трепетным характером паникера, подозревает самое худшее. Но, увы, мобильный телефон его требовал подзарядки, и Шибаев подумал, что народная мудрость на тему беды, не приходящей в одиночку, еще раз доказала свою истинность.

Пока женщина — ее звали Саломея Аркадьевна — хлопотала «по завтраку», Шибаев с наслаждением умылся. Макс всюду следовал за ним, время от времени тыкался носом ему в колени и громко с подвывом вздыхал.

Он наворачивал картошку, а Саломея Аркадьевна сидела напротив, с умилением наблюдала, вспоминала молодость и своих мужчин, не иначе, и, вздыхая, рассказывала о Жанночке Ильинской, бедной девочке, которой так не повезло — муж ушел к молоденькой хищнице. Жанночка очень переживала, места себе не находила, засиживалась допоздна на работе. Даже краситься перестала и страшно похудела — одежда на ней «прямо обвисла». Был бы хоть ребеночек, так и того нету! Все карьеру делаете, качала головой соседка, деньги, машина, заграница! А дети потом. А потом и не выходит! А эта молоденькая и не спрашивала: раз — и готово, ждет ребеночка. И помахал Валера Жанночке ручкой. Я ей, помню, сказала: «Ты не горюй, прибежит, как миленький, назад!» Разве она ему пара? Не то парикмахерша, не то продавщица. То ли дело Жанночка! Ведущий экономист, умница, дом — полная чаша, гости не переводились, да все люди солидные, денежные. Жанночка гордая, сказала, как отрезала: «Назад не приму!» Валера ее так оскорбил, так унизил, не передать! Вы, мужики, как с ума посходили — молоденьких вам подавай! Вам бы тело, а душа? А характер? А сердце? А голова?

Шибаев, несмотря на усталость и дурное настроение, с трудом удержался, чтобы не фыркнуть — ему показалось, что соседка продолжит этот перечень до бесконечности.

— А ведь любил, чуть не каждый день с цветами, наши дворовые женщины все прямо обзавидовались. Такая красивая пара! Что Жанночка, что Валера. И сглазили! Знаете, я очень верю в мыслеформу. Позавидовали — и готово! Что ни говори, а в этом что-то есть. — Она скорбно покачала головой и возвела очи горе.

Шибаев уминал картошку, слушая вполуха и думая о своем. Вернее, не думая ни о чем. Он никак не связывал женщину, о которой говорила соседка, с той, которую знал сам. Жанна одна и Жанна другая были разными личностями. От горячей картошки его стало клонить в сон, и мерный голос Саломеи Аркадьевны он воспринимал как журчание ручья. Он устал и хотел спать. Даже кофе нисколько его не взбодрил. Впрочем, Шибаев, в отличие от адвоката, прекрасно засыпал после двух-трех чашек. «Ты, Ши-Бон, какой-то железобетонный, — обижался Алик, страдавший от бессонницы после полуночных дружеских посиделок с кофе под занавес. — Все не как у людей!»

Поднимаясь по лестнице на свой этаж — лифт стоял на профилактике, хотя тут даже реанимационный капремонт вряд ли помог бы, — Шибаев вспомнил о том, что Алик не любит собак, а также о Шпане. Как его кот относится к собакам, он не имел ни малейшего представления, но допускал, что, по традиции, плохо. Он замедлил шаг и с сомнением взглянул на Макса, безропотно идущего рядом. Тот ответил ему преданным взглядом и с силой замотал хвостом. Ладно, два на два, подумал Шибаев, мы против них, и посмотрим, кто кого.

Адвокат, заслышав знакомые шаги, распахнул дверь, не дожидаясь звонка, и смерил сожителя испепеляющим взглядом. Шибаев, состроив виноватую мину, развел руками — не вели, мол, казнить! Макс попятился. Шибаева всегда удивляло, как безошибочно Алик улавливает и узнает его шаги еще на лестнице — куда там радару! Даже бывшая его супруга Вера не обладала подобным чутьем.

Он переступил порог родного дома и сказал:

— Привет! Давно встал? — делая вид, что не подозревает о том, что снедаемый беспокойством Алик не ложился вовсе. — Знакомься, это Макс. — Дрючин перевел взгляд на пса. Предупреждая вопрос адвоката, Шибаев сказал: — Это собака Жанны, осталась на улице, и я забрал. Жанну пытались убить, она в реанимации.

Алик ахнул. Тема недостойного поведения друга снялась сама собой.

— Ты Шпану не видел? — спросил Шибаев, сбрасывая куртку.

— Шпану? — не понял Алик.

— Как он с собаками, не знаешь?

— Ты, Ши-Бон, чего? При чем тут Шпана? — остолбенел адвокат.

— Макс пока поживет с нами. Если дойдет до драки, то Шпана набьет ему морду. «Макс вроде тебя, не боец», — хотел добавить Шибаев, но удержался и вместо этого сказал: — Он еще маленький и боится. А Шпана, сам знаешь, мужик крутой. Кофе можно?

— Сейчас, я мигом! — вскрикнул Алик. — Что случилось с Ильинской?

— Ее ударили ножом вчера около двенадцати ночи, когда она вывела собаку.

— Это тот самый?

— Не знаю, Алик. Может, и тот.

— Значит, она его видела! Ты был прав.

— Я предположил, что она его видела. Я не знаю. Это, как ты понимаешь, не одно и то же. Посмотрим.

— Она… — Алик хотел спросить, будет ли Ильинская жить, но не решился. Он догадался, что Шибаев был с ней те две ночи, когда не явился ночевать. Дрючин сгорал от любопытства, но понимал, что сейчас не время для расспросов.

— Пока рано говорить. Посмотрим. — Тон у Шибаева был мрачный. — Как насчет кофе?

Алик, вздыхая, побежал на кухню. А Александр отправился в ванную. Он стоял под попеременно то горячей то холодной водой, и ему казалось, что жесткие мерные струи вымывают из него чувство вины, безнадежности и страха за Ильинскую. А также все мысли, оставляя тело и голову звонко пустыми.

…Они сидели на кухне, Алик при галстуке, Шибаев — завернутый в полотенце. Макс сидел на полу, не сводя с него преданного взгляда круглых коричневых глаз. Алик пил кофе из большой кружки — слабый, со сливками и очень сладкий. Шибаев, для которого это была уже пятая чашка за последние восемь часов, две первые — это пластиковые стаканчики из кофейного автомата в больнице, двумя другими его угостила Саломея Аркадьевна — ее кофе был ни рыба, ни мясо, и только кофе, сваренный Аликом, был таким, как он любил — «трехсортным блендом», запредельно крепким и несладким. И это было странно, так как сам Алик такой не употреблял — ему нравилось пить из литровой кружки, очень сладкий и со сливками, как уже упоминалось. Шибаев был не переборчив в еде, скорее всеяден. Мясо, картошка, пиво, хлеб, рыба. Все равно. И кофе — любой, но чтобы ложка стояла. Когда-то в знак протеста против диетических выбрыков бывшей жены он стал класть в кофе три или даже четыре ложки сахара и потом, давясь, пил воду, чтобы убрать противный сладкий привкус во рту. Но после развода опомнился и покончил с дурной привычкой. Он и Алику пытался доказать, что тот не прав, но Дрючин сказал твердо, что: во-первых, это не его собачье дело и нечего лезть, когда не просят; во-вторых, ему так нравится — жизнь коротка, и не нужно ни в чем себе отказывать; в-третьих, он запивает кофе бутерброды, и потому его надо много, и кроме того, от крепкого кофе у него бессонница. Он собирался привести еще с десяток аргументов, поднаторев в судейской риторике, но Шибаев поднял руки, сдаваясь. Ведь что такое дружба, если подумать? Дружба — это восприятие друга таким, как он есть, без попыток его исправить. Кардинально исправить, мелочи не в счет.