Читать книгу "Минута после полуночи - Лиза Марич"

Решено было временно обосноваться в театре Корша, расположенном в Старогазетном переулке. Савве Ивановичу понравился зал с современным электрическим освещением, и он решил арендовать его два раза в неделю.

Для работы с концертмейстером Мамонтов снял дом на Никитском бульваре, репетиции с оркестром проводились в Манеже на Пречистенке. Игорь Левитан, Виктор Силов и Николай Чехов писали декорации в комнатах на Первой Мещанской. Частенько посреди репетиции распахивались двери и в зал врывался Савва Иванович. Усаживался на край сцены и показывал актерам рисунки, привезенные из музеев Италии. Так начиналось обсуждение сценического образа. В этой работе Савве Ивановичу помогал двоюродный брат жены, начинающий режиссер Константин Сергеевич Станиславский — прекрасно одетый, слегка картавивший молодой человек. С его помощью актеры отрабатывали сценические жесты, выстраивали мизансцены, обдумывали общую драматургию оперного спектакля.

Мамонтов требовал от актеров держать себя в форме. Мария Викентьевна уже знала, что полнота помогает певцам поддерживать диафрагму, однако Савва Иванович был безжалостен.

— Ищите другие пути воплощения вокальной техники, — говорил он. — Качайте пресс, что ли… Но чтобы я не видел ни одного грамма жира!

День пролетал незаметно. Мария Викентьевна разглядывала рисунки и фотографии, высказывала свое мнение, азартно аплодировала, когда удавалось найти точный жест, точную интонацию или удачно выстроить ансамбль. Посреди репетиции в зал заглядывал секретарь Мамонтова, делал патрону смущенные призывные знаки. Савва Иванович выходил в холл, где его ожидали члены правления железной дороги, проводил заседания, рассматривал новые проекты, оценивал смету, подписывал важные деловые бумаги. Затем возвращался обратно в зал и мгновенно включался в работу над спектаклем. После репетиции он мчался на вокзал, осматривать новую железнодорожную ветку. Встречался с инженерами и рабочими, выслушивал их замечания, вносил поправки в проект, составлял новый план работ. Приезжал домой глубокой ночью и сразу садился за письменный стол — переводил либретто новой итальянской оперы, просматривал партитуру, утверждал костюмы и декорации.

Приезжая вечером домой, Мария Викентьевна подробно отчитывалась перед зятем. Ничего предосудительного, ничего недостойного, ничего зазорного. Работа, сплошная каторжная работа. Какой флирт? На это у актеров не остается ни времени, ни сил!

И вот он настал, великий день, 30 сентября. Мария Викентьена сидела рядом с генералом в директорской ложе и обозревала переполненный зал в лорнет. От волнения у нее потели руки.

Об открытии новой Частной оперы сообщали все газеты. Опера Серова «Юдифь» шла на сцене не в первый раз: премьера состоялась в 1863 году. Сообщение, что главную партию исполняет никому не известная артистка Екатерина Богданова, вызвало разочарование. Дебютантке придется потрудиться, чтобы завоевать признание публики.

Наконец, огни в зале медленно погасли. Дирижер взмахнул палочкой, и зазвучали первые такты увертюры.

Как шел спектакль, Мария Викентьевна почти не заметила — без конца отмечала мелкие промахи, о которых зрители даже не догадывались. Вот Власов, певший партию царя Олоферна, вышел за отмеченную черту, значит, звук его мощного голоса перекроет нежное сопрано Маши Салиной. А сама Маша забыла принять красивую позу в начале дуэта царя и наложницы. Жаль, Константин Сергеевич потратил на эту сцену много времени… Вот закончился первый акт, зазвучала прелюдия ко второму действию. Мария Викетьевна сжала кулаки. Сейчас появится Катя.

Однако на сцене появилась вовсе не Катя, а незнакомая женщина в легкой тунике, перетянутой кожаным ремнем. «Она, она», — зашептались зрители.

Катя обвела зал холодным взглядом, откинула с лица длинные черные локоны и начала речитатив уверенным мощным forte. Перешептывания мгновенно стихли. А когда зазвучало удивительное piano Екатерины Богдановой, за которое критики позже назовут ее Екатериной Великой, зал перестал дышать.

— Богиня! — вдруг отчаянно выкрикнул сорванный юношеский голос с галерки.

Зал, словно очнувшись от сна, подхватил его возглас. Вечер утонул в безудержном грохоте оваций.

На следующее утро все московские газеты поместили на первой полосе статьи о премьере. Мария Викентьевна дошла до статьи, озаглавленной «Diabolus in musica», когда генерал резко отодвинул стул.

— Довольно! — сказал он, вставая.

Мария Викентьевна сложила газету.

— Катя это заслужила, — заметила она сдержанно.

— Может быть. Однако больше она выступать не будет.

— Как это? Почему?

— Потому, что я этого не желаю, — бросил генерал на ходу.

Катя ходила за мужем как тень. Уговаривала, упрашивала, умоляла, даже на колени становилась. Бесполезно. В глазах генерала как заноза застряло выражение упрямства.

Когда Катя поняла, что уговорить мужа не удастся, она впала в ярость. Выкрикивала все проклятия, все случайно услышанные ругательства, смешные, детские, в беспорядке громоздила их друг на друга. Мария Викентьевна слушала, прижав ладони к пылающим щекам.

Долго бушевала Катя, пока, наконец, без сил не упала на ковер — обессилевшая, охрипшая среди рассыпавшихся кольцами густых волос. Никто не смел к ней подойти — ни слуги, ни мать, ни муж.

Когда Катя поднялась, она была другая. Принялась за дела словно замороженная, с холодной неукротимой решимостью. Приказала привести в порядок свою старую девичью комнату и перебралась туда из супружеской спальни. С мужем не разговаривала совсем, с матерью — очень редко. Ночами бродила по дому, не могла найти себе места. Часами сидела у окна, смотрела на мокнущие охапки цветов, разбросанные поклонниками возле ворот. Не ела. Не говорила. Чего-то ждала.

— Пожалей его, — просила Мария Викентьевна Катю.

— А кто пожалеет меня? — холодно отвечала дочь. Или задавала другой, еще более неприятный вопрос: — Разве ты когда-нибудь жалела отца?

Мария Викентьевна уходила к себе, садилась на кровать, начинала размышлять. Не нужно было Кате выходить замуж, вот что! У нее в этой жизни другое предназначение!

Послышался стук каблучков. Мария Викентьевна выглянула из гостиной. Катя спускалась по лестнице, на ходу натягивая перчатки.

— Ты уезжаешь?

— Да, — ответила Катя, не глядя на мать.

— Надолго?

— Не знаю.

Катя вышла из дома, сбежала по ступенькам, села в коляску. Кучер стегнул лошадей, и коляска выехала со двора.

В прошлой жизни…

В прошлой жизни советник был бультерьером.

Открытие не доставило Алимову никакой радости. Рефлекс, побуждающий собаку сжимать челюсти с давлением в девять атмосфер, ничего хорошего принести не мог. Любое незавершенное дело преследовало Алимова как навязчивый мотив, избавиться от которого можно только одним способом: спеть песню от начала до конца.