Читать книгу "Экс-баловень судьбы - Марина Серова"

«Сколько на этот раз?» — спрашивал женский голос. «Ничего, ничего, — отвечал ему очень довольный мужской, — ребятишкам на молочишко наскребем». — «Ну вот, я же говорила! Маленький дополнительный сбор — и все проблемы сняты. Теперь и в типографию заплатим, и марку свою купишь. Стоило из-за этого скандал затевать?» — «В типографию… Дерут они в этой типографии… три шкуры». — «Ох и жлоб же ты, Разумов! Свои, что ли, отдаешь? На себя-то не скупишься! Слыхано ли — такие деньги за марку отваливать!» — «Ладно, ладно. Давай списки проверим. Все сдали-то?» — «Давай. Так, Антипов сдал, Иванов… Трифонов… Сидорчук… Чурилин… Чунтонов… что это они там все на „Чу“ — из Чуркестана, что ли?»

Из кабинета донесся смех. Лицо моего товарища выражало, наверное, те же чувства, что и мое, когда я впервые услышал эти разговоры. И если в тот раз я не мог увидеть сам себя, то сейчас, глядя на него, очень четко представил свою тогдашнюю мину.

Проверив списки и пропустив по рюмке коньячку за то, что им успешно удалось «окучить» очередную партию лохов, Разумов и Зильберг стали собираться домой, и мы поспешили убраться восвояси.

Когда мы снова присоединились к остальным, моему товарищу не нужно было ничего говорить — все было написано у него на лице. Пересказав кое-что из услышанного разговора, он смог окончательно убедить всех: то, что я говорил о профессоре, не было выдумкой. Мы решили, что так этого оставлять нельзя.

Хотя у нас все платят за учебу, но родители не у всех богатые, многие вынуждены отказывать себе в чем-то, чтобы дать детям возможность получить образование. А если добавить к этому еще и взносы в общество, которые многие из нас вымогали у родителей под видом учебных нужд, то понятно, в каком положении оказывались эти люди. И все это — для того, чтобы Разумов смог купить себе очередную марку!

Мы решили наказать его. Обсуждая, как это сделать, мы перебирали разные варианты, но самый лучший предложил Леха: подкараулить в темном закоулке и просто избить. Если бы мы попытались сделать какие-то разоблачения — стали бы рассказывать о его делишках другим студентам или переубеждать членов общества, — это нам самим вышло бы дороже: поверили бы очень немногие (если уж даже мои товарищи отказывались верить мне). Да и словами таких, как Разумов, не заденешь. Подать на него в суд — много чести! Мы решили поступить с ним так же, как он поступал с другими, — незатейливо и по-хамски.

Ведь, отбирая деньги, он не утруждал себя придумыванием каких-то сложных схем, просто говорил — приносите, и люди несли. Так же и мы: не будем возноситься в эмпиреи и придумывать изощренную месть, а разберемся так, как разбираются с быдлом. С быдлом, за которое он держал нас всех, но которым на самом деле был только он!

Во вторник, 24 сентября, нас всех пригласил на день рождения Генка Макаров, мой одногруппник. Народу собиралось много, и мы решили, что сможем потихоньку уйти в середине праздника, сделать свое дело и так же незаметно вернуться. Мы знали, что по вторникам у Разумова занимаются вечерники, поэтому он поздно возвращается домой. Чтобы сократить путь, он всегда проходил одним темным переулком, вот там-то мы и хотели его подловить.

Генка живет в частном доме, довольно далеко от центра, но мы рассчитали время так, чтобы успеть. Как раз когда мы собрались уходить, пришел Сережка Жигалин с параллельного потока и со своими пацанами очень удачно отвлек от нас внимание.

Никто из нас никогда раньше не делал ничего подобного, но страха не было. Одна мысль о том, как он поступал с нами, разглагольствуя о высших материях и тут же набивая себе карманы нашими деньгами, которые многие собирали, продавая нужные вещи, придавала нам бесповоротную решимость. Даже девчонки хотели идти с нами, но мы, конечно, не взяли их.

У Генки в огороде торчали какие-то колья — помидоры, что ли, были привязаны, — мы их выдернули да прихватили еще пару досок от какого-то раздолбанного ящика, что валялся во дворе…

Так вот она — заноза, не дававшая мне покоя! Конечно же — частный дом! Ну где еще можно взять неровные палки, напоминавшие собой ветки дерева, с заостренными концами, испачканными в земле? И как это я раньше не додумалась! Но Влад продолжал свой рассказ, и я стала слушать.

— На дне рождения мы немного выпили, и от этого смелости прибавилось. В кураже мы не думали о том, что идем в своей одежде и с открытыми лицами: профессору легко будет узнать нас. Не думали и о том, как это может потом отразиться на учебе… Мы не собирались убивать его, — сказал Влад, впервые за все время своего рассказа взглянув на меня, — только избить… проучить, чтобы не смел так обращаться с людьми! Еще прикалывались — мол, как-то он появится в институте с синяками на морде? Но я не жалею… и знайте, — снова посмотрел он на меня, но уже совершенно другими глазами, жесткими и упрямыми, — профессора убил я один, и, что бы я вам сейчас ни говорил, вина лежит только на мне одном, никто не заставит меня впутать в это дело моих друзей! Они были на дне рождения, понятно вам?

Бедный мальчик, если бы он знал про диктофон!

— Мы вошли в переулок как раз в тот момент, когда с другой стороны в нем показался профессор. Не знаю, кто ударил первым, но помню, что я чувствовал какую-то животную ярость и дикое удовольствие от того, что могу наконец дать выход своим чувствам. Разумов узнал меня. Помню, на лице его выразилось изумление, и он пробормотал что-то вроде: «Влад! И ты здесь? А я-то думал, что ты продолжишь мое дело…» Точно его слов я не помню, к тому же говорил он довольно бессвязно. Но смысл я уловил, и это окончательно взбесило меня. «Твое дело?! Твое дело?! — неистово орал я. — А как же моя сестра?! Человек, жизнь которого не стоит ничтожной марки? Сколько еще таких, которые из-за тебя лежат сейчас в могиле?! Это на их костях я буду продолжать твое дело?!»

Я был вне себя и изо всех сил лупил по чему попало. Мне досталась доска от ящика, в которой торчал гвоздь, и я ощущал неизъяснимое удовольствие, видя, как по лицу профессора течет кровь.

Не помню, как долго мы били его. Остановил нас все тот же Леха. Он первым заметил, что Разумов уже не пытается сопротивляться, и стал всех успокаивать. С трудом заставив себя остановиться, мы пошли обратно к Генке домой, по дороге бросив палки на какой-то мусорной свалке.

Как мы и предполагали, отсутствия нашего никто не заметил. Мы еще немного выпили, чтобы окончательно успокоиться, и потом со всеми вместе пошли домой. Вот и все, — после небольшой паузы сказал Влад. — На следующий день мы узнали, что профессор мертв, и хотя это нехорошо — мы не очень переживали. Договорившись в случае каких-то расспросов отвечать, что мы ничего не знаем, и при всяком удобном случае расхваливать профессора, мы продолжали учиться, но с того времени на собрания общества больше не ходили.

Оказалось, что держать это в себе не так-то просто, и, иногда встречаясь и разговаривая о случившемся, мы каждый раз все настойчивее убеждали друг друга в необходимости хранить тайну… и все больше сомневались в своей способности ее сохранить. Особенно мы боялись, что проболтаются девчонки… Видите — проболтался я, — с невеселой усмешкой сказал Влад. — Вы теперь, наверное, в милицию заявите?