Читать книгу "Стакан без стенок - Александр Кабаков"

Что ж, неужто так больно задевал отца именно еврейский вопрос? Не знаю точно, но думаю, что не в этом дело. Скорей всего, в нем говорили собственные его понятия об офицерском достоинстве и тому подобных вещах. Конечно, забавно говорить как об офицере и джентльмене об Абраме Яковлевиче Кабакове, сыне портного (каждый раз, когда дед Яков Моисеевич шил отцу шинель, получив по почте отрез сукна, он брал с отца деньги, как с любого клиента, – а что такое?) и члене коммунистической партии. Но я его знал, и я ручаюсь – это был, пожалуй, единственный отечественный джентльмен, которого я знал лично.

Отсюда и презрение к такому счастью, за которое нужно платить. Джентльмен не торгуется с жизнью.

* * *

Он не сделал карьеры, не разбогател, никогда не жил в настоящем комфорте, у моей матери был тяжелый, властный характер, она была неласкова и всегда недовольна обстоятельствами. Всё это не имело бы никакого значения, если бы отец не осознавал свою жизнь как несчастливую. Но он осознавал! Незадолго до смерти он прямо сказал об этом не мне, а моей жене, сказал такими словами, которые я даже и теперь, после почти четверти века его отсутствия, не хочу приводить. Я понимаю, почему он не сказал этого мне – сына это слишком болезненно коснулось бы. Это была мечта о счастье и одновременно признание его абсолютной невозможности…

* * *

Между тем многие на его месте считали бы, что судьба безусловно удалась. Он еще при жизни – куда уж мне! – оставил нашу фамилию на памятнике. В степи вблизи Капустина Яра, на том месте, откуда был произведен первый пуск первой советской баллистической ракеты 8Ж34 (8А11) – если уж быть точными, просто захваченной у немцев Фау-2, от которой и пошли советские ракетные успехи, – установлена на постаменте сама эта ракета, то есть ее копия, конечно. А под ней написаны имена тех, кто готовил пуск. И там, среди пары десятков рядовых участников, после Королева и других начальников, есть фамилия моего отца.

А плита на Востряковском кладбище в Москве – это так, частная история.

* * *

Он помогал мне, пока мог и чем мог.

Деньгами – конечно, до тех пор пока я не стал зарабатывать больше него… впрочем, время от времени и после этого…

Просто руками: в двери всех моих квартир он врезал замки…

Советами, всегда безукоризненно точными – при том, что совершенно не знал реалий моей жизни. Когда в разгар перестройки и гласности меня стал вербовать КГБ, а я принялся играть с ними, придуриваясь по методу Швейка «осмелюсь доложить, я идиот», он меня предостерег: «С ними игра плохая. Вот они для отчета напишут, что завербовали тебя, а потом слух об этом пустят…» Я испугался и, чтобы отмазаться – ей-богу, в этом была главная цель! – написал «Невозвращенца», где моих вербовщиков изобразил в натуральном виде, только имена-отчества поменял крест-накрест… Спасибо отцу – эта повесть перевернула мою литературную судьбу. Сам от удачи он отворачивался, а меня к ней подтолкнул.

В литературных моих делах он помогал мне и потом, когда уже не мог ни денег дать, ни совета. Многие считают, что своих героев я пишу с себя, – это не точно: я пишу их с такого себя, каким был бы, если б повторил отца полностью, а не так, как получилось. Вот и в этом его помощь… Уж не буду снова говорить про первую часть моего главного до сих пор романа «Всё поправимо» – не было бы ее, если б не отец.

* * *

Кем же он был все-таки? Кем прежде всего?

Не знаю. Его не то что нежелание – неумение быть счастливым… Вероятно, такие люди встречаются – не слишком часто, но встречаются – в любом кругу. Особенно – в нашей стране, где правило «за всё надо платить» непопулярно и даже непонятно многим. Феодальное устройство предполагает существование аристократов, которые платить не желают, и простолюдинов, которым платить нечем. Он был и тем и другим одновременно. В ком это могло сочетаться? Пожалуй, только в советском офицере. В советском – но офицере. В офицере – но советском.

* * *

Да, с возрастом я становлюсь всё больше похожим на него. Не только внешне. Но – не дотягиваю и отчетливо это сознаю. Вероятно, многие мужчины испытывают эти чувства. Философ Федоров, пообещавший воскрешение отцов, очень утешает нас…

Однако время-то идет.