Читать книгу "Дорога в декабре - Захар Прилепин"

— Нашел, морда твоя лошадиная?

— Достойная оплата за наш риск, — отвечает Андрюха, приподнимая пакет, на вид в нем бутылок восемь, а то и больше.

— Вася, запомни, нас никто не имеет права убить, пока мы все это не выпьем, — говорит водителю Язва, усевшийся с нами.

— Учтем, — отвечает Вася.

Выехав за ворота, тут же останавливаемся — делимся с парнями из второго «козелка» добычей, чтоб не скучали в пути.

Каждый из наших пацанов пьет по-своему. Андрюха Конь затаивается перед глотком, будто держит в руке одуванчик и боится неровным выдохом его потревожить. В его манере пить есть истинно лошадиная аккуратность и благоговение хорошо воспитанного коня перед жидкостью, которую предстоит потреблять. Язва, перед тем как глотнуть, отворачивает голову и пьет, заливая «отраву» себе куда-то в край рта. Слава Тельман пьет аккуратно и спокойно, как педант микстуру. Вася Лебедев — залихватски, потом громко хека-ет. Снова бьет по газам, и мы идем на взлет, завороженно глядя вокруг.

Мне нравится пить водку. И то, что мы едем, не такое уж неудобство. Сейчас Вася врубит четвертую, и я глотну. Глотаю. Пузырь идет по второму кругу. Пока я принюхивался к рукаву, пузырь возвращается ко мне.

Так вот, водка мне нравится. Однако чем больше я ее потребляю, тем труднее мне дается питье. Скажем так, когда количество выпитого лично мной переходит за семьсот грамм, я перестаю смаковать водку и просто заливаю ее внутрь, на авось: приживется как-нибудь, усвоится. Закусить бы хорошо… Вот и курочку мне парни подают почтительно: грязными своими кривыми пальцами всю ее залапали. Некоторое время жую, хрустя куриными косточками, которые мне лень выплевывать, — зубы молодые, все перемелют.

Летим по городу, как ангелы, дышащие перегаром. На ухабах выпитое и съеденное взлетает вверх, но мы крепко сжимаем зубы. Между тем Андрюха открывает еще одну бутылку и, чокнувшись со стеклом, потребляет первым, уменьшив содержимое на четверть.

— Вась, тебя попоить? — предлагаю я водителю, получив бутылку.

Вася протягивает руку, и я вкладываю бутылку в его раскрытую клешню.

— Смертельный номер, — говорит Вася. Не отрывая глаз от дороги, он опрокидывает бутылку в рот и делает несколько внушительных глотков, даже не поморщившись. Возвращает мне бутылку и снова тянет руку — я вкладываю в нее куриные лохмотья. Вася целиком засовывает их в рот и с аппетитом жует. Глаза его становятся все больше и больше, видимо, от напряжения челюстей, но когда Васе удается сглотнуть прожеванное мясо, чуть осоловелый взгляд его вновь умиротворяется.

Я вижу накатывающий на нас город и с трудом сдерживаю желание выскочить из машины на улицу, побежать по дворам, крича от счастья, стреляя во все стороны. Парни не поймут.

— Андрюха, запевай! — говорит Язва.

— Какую? — ерничает Андрюха. — «Ямщик, не гони лошадей»? «Ходят кони над рекою»? «Три белых коня»?

Смеемся и валимся на бок на очередном повороте.

— Давай про ямщика, — говорит Язва.

— «Ям-щик, не гони ло-ша-дей!» — ревет Андрюха.

Я нажимаю тангенту рации, чтобы пацаны, следующие за нами во второй машине, могли насладиться пением.

— «Мне некуда больше спе-шить!» — подхватывает Вася.

— «Мне некого больше лю-бить!..» — кричим мы в четыре глотки.

Я отпускаю тангенту, и тут же в рации раздается пение наших парней из второго «козелка».

— «Ямщик! — орут они дурными голосами. — Не гони! Ло-ша-дей!»

Роскошные волны раскатываются в обе стороны из лужи, по которой мы проезжаем, вылетев напрямую по направлению к нашей школе, и, не успев затормозить, машина бьет бампером в железные ворота — приехали. Грохот, кажется, должен быть слышен где-нибудь во Владикавказе.

— Еще! — говорит Вася, протягивая руку.

Вручаю ему пузырь. Он открывает его зубами.

Совсем пьяный, давясь, я глотаю еще. Закусывать уже нечем. Во втором «козелке» все еще поют.

Даже не вижу, кто открывает дверь. На краткое время очухиваюсь в «почивальне», опознав дневального — Кешу Фистова. Его косой взгляд меня добивает, и, стараясь ни на что больше не смотреть, я по памяти бреду к своей кровати, обнаруживая по пути подозрительно много разнообразной обуви. Взбираясь наверх, кажется, наступаю на живот Скворцу (когда же я снял берцы? да и снял ли я их?) и засыпаю, еще не упав на подушку.

…Просыпаюсь я, кажется, не от шума вокруг, а потому, что из моего раскрытого рта на подушку натекла слюна, словно я расслабленный даун, а не боец спецназа. Почувствовав гадкую гнилостную сырость на лице, я очнулся.

О Господи… Мою голову провернули в мясорубке… Я не удивлюсь, если один свой глаз сейчас обнаружу на подбородке, а второй — в шейной складке. Правда, рот, если так можно назвать это сохлое, присыпанное мышиной отравой отверстие, есть. Но дышать через него не хочется. Одним глазом я пытаюсь смотреть на происходящее в «почивальне». Вчерашняя курица просовывает свою бритую, ощипанную голову мне в горло, и дух ее жаждет свободы.

Если я подниму затылок с подушки, может случиться что-то страшное. Я даже боюсь себе представить, что именно. Перевожу глаз на свою ногу — вижу носок. Значит, берцы я все-таки снял. По крайней мере, один ботинок. Надеюсь, что я снял их в помещении, а не, например, в «козелке».

— Вставай, чудовище, — говорит Хасан где-то рядом.

Неожиданно открывается мой второй глаз. Он все-таки на лице и вроде бы не очень далеко от первого. Несколько секунд наводится резкость, сначала вижу рыжую щетину Хасана, отвратительно открывающийся и закрывающийся рот, затем проясняется все лицо. Не в силах вынести зримое, я закрываю глаза.

«Почему нас не обстреляли вчера? — думаю. — Сейчас бы я спокойно лежал в гробу. Возможно, вскоре домой бы полетел».

Дальше мысли не движутся. Приоткрываю глаза, Хасана нет. Зато появился Амалиев. Стоит ко мне спиной. Хочется его убить. Нет, если я его убью, будет кровь, от этого меня стошнит. Пробую двинуть рукой. Определенно, рукой двигать можно. И ногой тоже. Хорошо бы, если б возле моей кровати поставили большую емкость с ледяной водой. Я бы пододвинулся к самому краешку кровати и обрушился в воду. И какое-то время лежал бы на дне, с открытыми глазами.

Неожиданно для себя резко поднимаюсь, голова начинает кружиться, но я, невзирая на тошноту, дурноту и маету, переполняющие меня, спрыгиваю в два приема на пол: сначала, изогнувшись, встаю на кровать Скворца, а оттуда уже переправляю свое тело вниз.

Вот и берцы мои, в разные стороны глядят…

Не завязывая их, бреду на первый этаж. Навстречу поднимается Андрюха Конь, такое ощущение, что на нем недавно подняли целину.

Мы проходим мимо друг друга, равнодушные, как два смертника.

У раковины кто-то копошится, сплевывая и отхаркиваясь. Прислоняюсь затылком к стене и мерно издаю стенающие звуки. Мне освобождают место у крана. Я наклоняю голову под воду. Достаю из кармана зубную щетку. Стреляю у кого-то пасту. С остервенением чищу зубы.