Читать книгу "Модель - Николай Удальцов"

— Хорошо, — ответил я так же тихо. — Только это будет отеческий поцелуй.

— Ты еще мою грудь по-отечески поласкай — тогда это будет действительно хорошо, — продолжила она тем же шепотом, но уже подняв глаза на меня и протянув ко мне свои руки.

И земное тяготение уступило совсем иному притяжению.

Я сдавался в плен ее красоте, слабея и не сопротивляясь, понимая, что если люди не всегда находят оправдание своим поступкам, то оправдание своим слабостям — люди находят всегда…

…Энн оказалась разнообразной женщиной; и о том, какой она оказалась, можно было говорить только с восклицательными знаками…

…А потом мы молча лежали рядом, соприкасаясь кончиками пальцев, до тех пор, пока она, видя мое молчание, не спросила:

— О чем ты задумался?

— Мои мысли возвращаются к тому, с чего мы начали.

— К тому, что я была в мокром платье, или к тому, что я сняла его?

— Угадай?

— Угадаю, — Энн взяла меня за руки, переплетая их со своими руками.

— Не бойся. Я ведь уже взрослая.

— Я не боюсь. Но взрослой я тебе быть запрещаю.

— Что же мы будем делать?

— С тем, что было, или с тем, что будет?

— С тем, что есть.

— Ты понимаешь, почему мы стали любовниками? — спросила она; и я не задумался.

— Да, — ответил я, потому что понимал это.

— Почему?

— Потому что не захотели усложнять наши отношения.

Секс — самое простое и ясное, что может быть между мужчиной и женщиной.

Потому что в нем понятны и роли, и ответственность каждого.

Тот, кто считает иначе, наверняка думает, что труд шахтера непонятней, чем труд поэта.

— Верно, — согласилась Энн. — Нечего путать постель с судьбой.

— Да.

Тем более что иногда — это одно и то же…

— …Я знаю, что очень многие мои знакомые сказали, что я поступила глупо и зря сняла платье.

Кто-то посчитал бы мой поступок дурным.

— Так могли подумать только те, кто вообще ни на какой поступок не способен.

А мне твой поступок принес очень большую радость. — Я понимал, что все, что я говорю, на самом деле банально — так уж нас воспитали, что не научили даже тому, какими словами успокоить женщину, отдавшуюся нам.

И вместо того, чтобы продолжить говорить, я взял и поцеловал ее в губы…

…Некоторые поступки стоит совершать хотя бы для того, чтобы узнать: стоит их совершать или нет?

Мне куда интересней люди, делающие свои, пусть и ошибочные выводы, чем те, кто повторяет не свои мысли…

…Я вспомнил как на рассвете перестройки — слова, которое одни писали с большой буквы, а другие в кавычках, а иногда — сопровождая его проклятием, мне пришлось разговаривать о нравах молодежи с одной райкомовской дамой.

Об этих нравах ни я, ни она не имели ни малейшего понятия; но когда она сказала:

— Женщина должна мечтать прожить жизнь с одним мужчиной! — Так как райкомовская дама была толста, глупа и наводила на мысль о пожизненной девственности некоторых райкомовок, то когда она решила что-то прибавить к своим словам:

— И такая женщина.

… — Я вежливо прервал ее:

— Пусть примет мои соболезнования…

…Церковь зазвонила в свой очередной черед, подчиняясь неизвестным мне поводам; и под колокола Энн посмотрела мне в глаза.

Возможно, православие было одним из привычных векторов, но девушка, лежавшая рядом со мной, уточнила свое местоположение в системе общепринятых координат мужчина — женщина — Бог самым простым способом — задав мне вопрос:

— Я, по-твоему, грешница? — хотя с тем же успехом могла спросить: грешник ли я — по-моему?

— Ведь, наверное, кто-то мог назвать меня падшей женщиной.

Выражение «падшая женщина» никогда не было мне понятно — если бы женщины не «падали», кто бы вознес их на пьедестал, воспевая в стихах на всех языках мира.

Вопрос молодой женщины превратился для меня в экзамен освоения цивилизации, потому что ответ на серьезный вопрос — это ответственность за другого человека, которую отвечающий берет на себя.

С любой стороны, оценка людских грехов никогда не вызывала у меня вопросов и сомнений — вопросы и сомнения вызывала у меня оценка того, что называлось людскими добродетелями.

Мораль, вообще, — дело поколенческое.

Это мера того, что эпоха считает нормальным.

Когда-то было вполне моральным сжигать живых людей на костре.

Потом — расстреливать за «левый уклонизм».

Нормальным было применять иприт, создавать атомную бомбу и торговать оружием.

Мы, посткоммстроители, своей морали так и не создали и даже не задумались о том: утверждение морали — это рассадник нравственности или западня для нее?

А если и создали нечто себе в оправдание, то сами не знаем — мораль ли это: врать с экрана телевизора или на выборах — уже морально, а переспать с девушкой все еще — нет.

И здесь смущала одна деталь: те, кто говорил, что секс это грех, и те, кто говорил, что выборы у нас честные — были одними и теми же людьми.

С другой стороны, для меня до сих пор большой вопрос — что аморальней: ложиться с женщиной в постель или быть мужчиной, с которым женщина лечь в постель не захочет?

Все эти мысли промелькнули в моей голове быстро и сумбурно, как перемотка старой киноленты в обратную сторону; и, возможно, портретируя хаос своих мыслей, я ответил ей на совсем не ее вопрос:

— Спасибо тебе за то, что ты есть на свете. — И она ответила мне:

— Спасибо тебе за свет…

…Обычно постель — это вершина взаимоотношений мужчины и женщины, но у нас вышло так, что мы приземлились сразу на вершину.

И теперь нам предстояло обустраивать окружающую территорию.

Не хотелось переоценивать себя, но ничьего опыта, кроме опыта олимпийских богов, на ум не приходило…

…Как бы ни было приятно то, что происходило, нужно было переходить к следующему этапу отношений — банальному, но необходимому:

— Отдохни, милая, а я пойду схожу в магазин.

— Я догадалась о том, что ты не в церковь пойдешь.

Хотя… Может, и стоит в церковь сходить. Повымаливать себе дорогу в рай.

— Как-нибудь сходим вместе.

— Куда? — спросила Энн; и мне показалось, что поводов каяться мы еще не дали, а поводы праздновать у нас уже появились.