Читать книгу "Жизнь прекрасна, братец мой - Назым Хикмет"

Керим поет турецкие песни. Голос у него грустный:

Возьми кинжал, любимая, убей — и пусть умру я…

Когда он поет, у него меняется лицо, оно становится серьезным. Его желтые глаза, полные красных всполохов, сейчас как у молодого волка. В них чувствуется жажда большой и бескрайней жизни.

ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ ЧЕРТОЧКА В ИЗМИРЕ

Шум водокачки — шух-шух да шух-шух. Шум водокачки — внутри хижины, в свете керосиновой лампы, в наших с Измаилом тенях на стене, на столе, в моих дрожащих руках. Я не могу смотреть на ярко-красный, на кроваво-красный, на ужасно красный фитиль лампы. Измаил давно заметил, что я не могу смотреть на огонь. Хотя он давно не верит моим ответам, он вновь задает один и тот же вопрос:

— Как ты себя чувствуешь?

Я не говорю «хорошо». Молчу.

— Голова сильно болит?

Не отвечаю.

— Глаза болят от света?

Он проговорился. Но как же он может так предательски спрашивать, так запросто спрашивать меня об этом?

Поворачиваю лицо к лампе, к фитилю. В глазах резь невыносимая. Я смотрю на фитиль. Боль жуткая. Я смотрю на фитиль, смотрю и внезапно слепну. Темнота. Я не должен показывать Измаилу свою слепоту. Если не сдержусь, то заору сейчас во все горло. Я встаю. Встаю, не держась за стол. Темнота, а глаза горят. Темнота, но в голове у меня полыхает пламя. Я делаю шаг. Шатаюсь. Измаил кричит:

— Садись!

Ахмед внезапно сдался и, нащупав скамью, сел.

— Открой глаза, братец мой.

Ахмед понял, что глаза у него зажмурены, что он зажмурил их, сам того не замечая. Открыл.

Лампа за спиной. Значит, Измаил ее переставил. Он стоит передо мной. Таким я его еще никогда не видел. Ему страшно, и он больше не скрывает свой страх.

Ахмеду хочется закричать: «Не бойся, Измаил!» — но он не кричит, не издает ни звука. Рука Измаила в кармане. Значит, переложил пистолет из брюк в карман пиджака. Чтобы можно было быстрее вытащить. Сегодня ночью наконец надо выпить все снотворное.

— Как ты себя чувствуешь?

— Очень хорошо, Измаил. Закружилась голова. Прошло. Все хорошо. Буду спать.

Он странно смотрит на меня. Я спрашиваю:

— А тебе не хочется спать?

— Нет.

_ Что ты будешь делать?

— Почитаю газеты.

Ахмед, стоя спиной к лампе, разделся. Лег в кровать. Закрыл глаза. Открыл. Измаил сидит за столом. Делает вид, что читает газеты, а на самом деле следит за мной. Я отвернулся к стене. Какое-то время лежал так, потом опять повернулся на правый бок. Измаил пересел на другое место за столом и смотрит на меня, не сводя глаз. Я тоже на него смотрю со своего места, и свет лампы больше не жжет мне глаза. Но я сейчас испытываю к Измаилу такую вражду, что не могу сказать ему об этом. Я часто моргаю. Трогаю под подушкой коробочку со снотворным. Он что, собирается так сидеть до утра? Я ведь не смогу проглотить пригоршню таблеток у него на глазах. Ах ты черт побери, сегодня ночью надо покончить с этим. Покончить… Я смотрю на лампу. Глаза не горят. Сегодня надо покончить с этим. Измаил сидит за столом, и я хочу, чтобы Измаил не вставал, хочу, чтобы он до утра не сводил с меня глаз.

ЧЕРТОЧКИ В СТАМБУЛЬСКОМ ПОЛИЦЕЙСКОМ УПРАВЛЕНИИ

Из той камеры Измаила забрали. Теперь он лежит в коридоре возле уборных на складной кровати без одеяла и матраца. Сколько месяцев он уже в тюрьме? Он царапает черточки и здесь, в коридоре. Теперь на стульях уже никто не сидит. Кого-то отпустили, кого-то отправили вниз, в камеры предварительного заключения. Измаила, с тех пор как их с Керимом вместе избили на фалаке, больше на допрос не вызывали. Есть ли новые арестованные? Он не знает. Но со своей переносной кровати, на которой он вот уже три дня, он бы наверняка увидел, если были бы новые.

Дантиста Агопа тоже перевели в камеру предварительного заключения.

Вот уже два дня, как Измаил просит Нериман не приносить ему жидкой пищи. В камере рядом с его койкой кого-то — он не знает кого — пытают голодом. Измаил по ночам, стараясь не попасться полицейским, просовывает в щель под дверью пирожки, сыр, кусочки вареного мяса.

Прошла неделя после того, как его забрали из камеры.

Однажды ночью его грубо будят. Над ним начальник подразделения, очкастый комиссар и еще один в штатском.

— Пошли!

Они повернули налево из коридора. Очкастый комиссар открыл какую-то дверь. Измаил увидел Зию. В пустой камере, перед зарешеченным окном без стекла — на улице льет весенний дождь — стоит голый Зия. На нем только трусы. Руки за спиной в наручниках. Ноги тоже закованы. Под мышками у него пропущена веревка, а концы ее привязаны к самой верхней перекладине решетки расположенного очень высоко окна. Живот Зии вытянулся и провалился внутрь. Все его мышцы вытянулись, словно бы на них воздействует какая-то страшная сила. Зия стоит на кончиках пальцев босых ног. Стоит ему немного качнуться вниз, как веревка начинает резать под мышками. Поднятая вверх голова сжата задранными вверх плечами. Глаза широко раскрыты. Дождь плетью хлещет его по спине.

Начальник подразделения спросил Измаила:

— Знаешь его?

— Не знаю.

— Разве не он дал тебе пишущую машинку и вощеную бумагу?

— Мне никто ничего не давал.

Начальник подразделения подошел к Зие и указал на Измаила:

— Знаешь его?

— Я его не знаю.

Голос Зии — такой, как всегда, мягкий, низкий.

— Разве ты ему не давал вощеную…

Зия перебил начальника:

— Я ничего никому не давал.

Ругаться начальник подразделения не стал. Лишь покачал головой. Они вышли.

Измаил вернулся на свою кровать. Он испытывает к товарищу безмерную жалость — даже хочется плакать. Такого он не чувствовал никогда. Распяли Зию. Как султан Мурад распял и возил на верблюде Берклюдже Мустафу.[56](Об этом он слышал от Зии.) Внезапно он задумался о другом: почему они не сделали со мной того же, что с Керимом и Зией? Ведь начальник говорил, что они знают, что я взял бумагу с машинкой у Зии и отдал Кериму. От кого они об этом узнали? Но у Керима машинку и бумагу не нашли. Поэтому парню достались такие пытки. (Измаил еще не знает, что Керим сошел с ума.) А Зию распяли потому, что так как он — из числа ответственных лиц, то должен знать, кому Керим отдал машинку с бумагой. Вощеная бумага, пишущая машинка. Несколько пачек вощеной бумаги и старенькая пишущая машинка… Буква «Д» плохо печатается…