Читать книгу "Преподаватель симметрии - Андрей Битов"

Итак отныне мы были Уандей, Барли и Эрнест. «Мы живы, пока судьба еще не сложилась», — заключили мы. Вопрос, не использовать ли что получилось в качестве псевдонима, пока еще обсуждался.

Однако все были довольны: в конце концов, для того и Клуб, чтобы ощущать себя джентльменами, а не маразматиками.

Мурито тщательно протоколировал выступления, прятал на наших глазах протоколы в сейф, старательно запирал, для убедительности подергав дверцу, а ключ передавал нашему Президенту Герде. (Должен отметить, что эти двое как лица официальные в этих записках существуют уже под полными кодовыми, но ничего не означающими с точки зрения Судьбы анаграммами.)

Итак нас стало пятеро: Герда, Уандей, Барли, Эрнест и Мурито (не считая членов-корреспондентов). Так сказать, квинтет. К выбору членов-корреспондентов мы подходили теперь с еще более высокими требованиями.

Например, священнику, порвавшему с церковью, мы сразу отказали. И не потому, что были такими уж верующими… он нам сам не понравился вместе со своим романом «Евангелие от лукавого» — так он назывался и вполне оправдывал свое название.

Речь шла о том, что в том же Кумране, в которых были найдены неканонические евангелия от Фомы, от Филиппа и другие, было обнаружено и евангелие от Иуды, из которого получалось, что Иисус был обычный инопланетянин, разведчик, и знал, что его или спасут, или воскресят, и был в том уверен; Иуда же — знал о межпланетном, а не Божественном происхождении Иисуса и пожертвовал собой, чтобы утвердить миф Иисуса как подлинный и не подорвать Учение, в которое уверовал более всех.

И в этом смысле именно Иуда принес себя в жертву и достоин всечеловеческого поклонения. Автор обыгрывал мелкие противоречия и нестыковки канонических текстов для обоснования и развития такого сюжета. Стало вдруг противно и скучно все это слушать, и мы посоветовали расстриге покаяться, пока не поздно, и вернуться к смиренному служению, на которое он был рукоположен. Себе же мы постановили, что введение в сюжет инопланетян недостойно уважающего себя автора.

По другому ряду причин не подошел нам и подающий надежды политик. (Боюсь, что мы ему позавидовали: он был родовит и толст, как Гамлет, но совершенно не озабочен проблемой «быть или не быть»; он — был, даже как-то слишком: красиво носил одежду, красиво пригубливал коньяк, красиво курил сигару.) Хотя его ненаписанный роман «Истории ХХ веков» был, честно говоря, не плох, но тут именно я особенно возражал, потому что его роман, как и мой, основывался на путешествии во времени. Там у него один школьник конца XXI века во время урока истории нарушил дисциплину, сорвав и съев некий запретный плод во время экскурсии по ХХ веку, стал испытывать непереносимые проблемы с животом (сами посудите, во что может превратиться продукт вековой данности!) и сошел на минутку со строго выверенной нейтральной тропы. Облегчившись в прошлом веке, он был к тому же вынужден использовать единственное, что оказалось под рукой, а именно вырвал страничку из учебника, где все уже было ясно про век ХХ-й. Страничку эту соответственно подобрала некая секретная служба и, заинтересовавшись некоторыми событиями конца собственного века, постаралась их предотвратить, что и повлекло за собой катастрофы, связанные с переломами времени, и породило ряд нежелательных режимов, которых в противном случае можно было бы и избежать. Стараясь как лучше, секретные службы таким образом умудрились еще несколько ухудшить историю XX века. То есть в романе наглядно демонстрировалась поливариантность будущего и роль слепого случая (а не Промысла), определяющего последующий неизбежный ход т. н. истории. Я стал решительно оспаривать этот принцип неопределенности, настаивая на Промысле; образованный Барли меня поддержал, подсказав соответствующий термин (детерминизм); но удачнее всех нашлась Герда, сочтя неэстетичным сам сюжет, столь основанный на гастерэнтерологии, а, если уж история и впрямь такова, то и саму историю как предмет. (Хотя, теперь думаю, не приняли мы его за другое: за только что опубликованную книгу, имевшую успех.) Мы посоветовали ему полностью предаться политике, что он и сделал. (Но и там добился успеха, не иначе как потому, что хорошо знал законы пищеварения.)[43]

После такого яркого политика нам уже легче стало отклонить другого кандидата. Профессор физикохимии утомил нас замыслом о замысле, то есть сюжетом о том, как у него не складывается сюжет (роман так же уныло и назывался — «Сюжет»). Профессор пытался рассказать историю, как одному русскому приснился периодический закон химических элементов. Рассказ был перенасыщен деталями, интересными разве что специалисту, а также непонятными русскими шутками, мы задремали и сочли весь сон неправдоподобным.

Другой профессор (астроном, тайный астролог) в «почти оконченном» романе «Столетие отмены календаря» (название мы тут же забраковали как чересчур сложную шутку) пытался вернуть каббалу в современное сознание, обратно воссоединяя букву с цифрой. Тут нам показалось, что он посягает на монополию наших анаграмм, и мы разгрызли и выплюнули его, как косточку, порекомендовав закончить наконец роман и тогда уже не приходить.

Нам стало грустно.

— Пора уже кому-нибудь из нас хоть что-нибудь закончить… — вздохнул Барли.

Все поежились.

— Не стали ли вы слишком разборчивыми? — съязвила Герда.

— Не пора ли нам растопить камин? — предложил я.

— Нам нужна свежая кровь! — сказал решительный Уандей.

— Не становимся ли мы слишком кровожадными?.. — Я не узнал собственного голоса. — И у меня есть один на примете.

— Нам надо выработать устав! — выдохнули мы хором.

С этой трудной задачей мы почему-то легко справились, т. е. слегка лишь устав…

УСТАВ

1. Полная свобода слову! (То есть, никакой над ним работы — пусть оно работает над автором).

2. Ответственность автора перед своим героем не может быть ниже требований, предъявляемых им к самому себе.

3. Установка на подлинность воображения, то есть категорический запрет на любые сюжеты о великих людях (они и так уже есть), а так же на т. н. научную фантастику.

4. Трудности в написании текста означают не лень, а усложнение задачи.

5. Не писать можно все, что угодно.

6. Писать можно лишь то, что получается.

7. Книги и рукописи не читаются и не возвращаются.

8. Членом-корреспондентом считается непечатающийся автор, допущенный к экзамену любым из действующих членов Клуба.

9. Публиковать произведение члену Клуба разрешается только тогда, когда все члены Клуба сочтут его законченным.

10. После опубликования произведения автор автоматически выбывает из Клуба.