Читать книгу "Гардемарины. Закон парности - Нина Соротокина"

Обозы с ранеными русскими офицерами и прочими высокими чинами после Цорндорфской мясорубки намеревались отправить в Берлин. Но состояние раненых было ужасно, была опасность довести до места назначения уже трупы, и потому решили временно поместить их в кистринском подвале, но содержать в строгой изоляции от всех прочих пленных.

И в плену люди живут. Как ни ужасно это звучит, попасть в плен после Цорндорфского сражения было благом. Фридрих изменил свой приказ не брать пленных и раненых, а уничтожать их на месте не в видах милосердия. В плен попадают воины с обеих сторон, а на войне пленные — это обменная карта: мы вам ваших, вы нам наших.

Условия в крепости были ужасные, соломы подстелили, вот и все условия. Зарешеченное окно над потолком давало столь незначительный свет, что собственную руку можно было рассмотреть с трудом. Ни лекарства, ни лекаря: стоны, ругань, горячечный бред.

Больше всех страдал генерал-майор Мантейфель, ядром ему оторвало ногу выше колена. Да все здесь были покалечены: у бригадира Гизенгаузена было несколько ран на голове и на руках, генерал Салтыков был ранен в живот, принесли на носилках из другого каземата бригадира Сиверса — если умрет, так пусть хоть среди офицеров.

Белов тоже был не в лучшем состоянии. Пустяковая рана на голове не только не зажила, но начала мерзко гноиться. От глухоты и звона в голове — словно комар пищит — он, правда, избавился, но жить мешала бессонница. Странное это чувство, все время хочется спать и кажется, только закрой глаза — и провалишься в блаженный отдых, но не тут-то было. Закрытый веком зрачок упирался не в дремотную темноту, а в другой мир, в котором, словно метеоритный дождь, косо бежали огненные точки, и он следил за ними до изнеможения. А то вдруг квадраты и ромбы начинали крутиться в бешеном темпе, иногда это были цифры, нули превращались в восьмерки, восьмерки сдваивались, страивались, как нанизанные на нитку шары, двойки тянули шеи, к цифрам у Александра было особенно брезгливое отношение. Весь день он пребывал в возбужденно болтливом состоянии, ночь была мукой.

Среди пленных очутился и один из славнейших генералов русской армии — молодой князь Чернышев. В Цорндорфской битве он командовал корпусом. Очевидно, пруссаки задались целью захватить его в плен, потому что выждали момент, уже на исходе битвы оттеснили его корпус, а потом, как лилипуты Гулливера, облепили генерала со всех сторон и стащили с лошади. В отличие от всех, в подвале князь Чернышев не имел на себе даже царапины.

Именно он громче всех стал требовать лекаря. В первый день немчура отмалчивалась, а потом появился хирург из соседнего помещения. Как только выяснилось, что под сводами кистринского подвала содержатся еще русские, на лекаря посыпались вопросы. В первый день он более рассказывал, чем лечил. В этот же день Белов узнал, что пастор Тесин, с которым так близко сошелся его друг, тоже находится в плену. Тут же созрела мысль узнать что-либо о судьбе Оленева.

Перевязывать и прижигать раны — было нечем, и князь Чернышев завел разговор с охраной, прося купить лекарства на деньги раненых. Перед пленением их не обыскивали, и многие офицеры имели при себе значительные суммы денег.

На этот раз пруссаки не кричали, мол, нет аптеки, вы сожгли аптеку! Охранники тоже люди, и возможность заработать для них так же заманчива, как для всех прочих. Тут же выяснили, что аптекарь уже явился на пепелище, и хоть от дома его осталась одна труба, склады не пострадали. Словом, лекарства и бинты появились.

Вскоре раненым сделали еще одну послабку. Фон Шаку сообщили о бедственном положении генерал-майора Монтейфеля и бригадира Сиверса. «Еще не хватало, чтоб у меня генералы помирали!» — раскричался старый вояка и распорядился перевести раненых офицеров из подвала на второй этаж. Новое помещение тоже было голо, сыро, замусорено какой-то дрянью, старыми метлами, вонючим тряпьем, но камера имело окно, выходящее на внутренний двор.

Появление лекарств и дневной свет очень подняли дух раненых, прежнее уныние сменилось надеждой. Главное, встать на ноги, а там они поспорят с судьбой, Бог даст, еще успеют сразиться с проклятым Фридрихом в следующей баталии.

Лекарь появлялся исправно в три часа дня. Теперь он уже работал не один, ему помогал вихрастый, молчаливый мальчишка, худой, как ветла. То ли он плохо видел, то ли слышал, но, бинтуя рану, он очень близко приближал лицо к пораженному месту, а потом пугался, вся его цыплячья спина так и передергивалась.

— Что пужаешься? — ворчал лекарь. — Гной ране на пользу, значит, заживает. Ты больше рукам своим верь, чем глазам. Руки у тебя славные… работящие. Возьми отвар, давай всем подряд.

Некоторые пили горьковатый, вонючий отвар, иные отказывались, подмигивая, мол, желали бы чего-нибудь покрепче. Белову отвар явно пошел на пользу, он в первый раз заснул без чертовых кружений перед глазами, заснул прямо днем, привалившись к холодной стене.

А в подвале меж тем уже шла игра. Одна колода карт сыскалась в полевой сумке подполковника, другую достал в городе заботливый лекарь. В самом деле, не умирать же раненым со скуки! Играли по маленькой. Полковник Белов внес изменения в устав игры: как только некто выигрывает пять монет, он обязан жертвовать их на лекарства. Новые правила направили азарт играющих совсем в другом направлении. Поскольку колоды было только две, то играли «с вышибанием», как-то сами собой организовались две команды, у каждой были свои сочувствующие, они бились об заклад, с тем чтобы выигрыш тоже употребить на йод и микстуры.

Теперь в камере было больше хохота, чем стонов, и даже рассказы о недавнем сражении приобрели другой, бесшабашный оттенок. О своих полках, о доме, о столь ожидаемом обмене пленными не говорили ни слова, будто зарок дали, и если вдруг тяжелая душная тоска повисала над лазаретом, а тоска — болезнь заразительная, то какой-нибудь звонкий голос возвращал разговорам мажорную ноту.

— Господа, я предлагаю выигрыш от закладов тратить на жратву.

— Присоединяюсь. Жратва — то же лекарство.

— И пиво. Пиво тоже микстура.

— От пива слабит. Вино или водка, это действительно лекарство!

— Игра, господа!

— Нет, в долг я вам не дам, не отдадите. Разве что, как в кабаке, играем на вашу епанчу… или чулки.

— А честь мундира? И потом, как же я без чулок-то? Лучше я буду зрителем.

— Надолго ли вас хватит!

— Господа, послушайте, какой конфуз! Перед Цорндорфом я проигрался в прах. Платить нечем. Майор Кротов поверил в долг до вечера. В сражении нас с Кротовым разметало в разные стороны. Я вздохнул с облегчением. Но вообразите мой восторг, когда сегодня утром лекарь сообщил мне, что майор Кротов с разрубленным плечом сидит под нами в кистринском подвале. И требует долг!

Оглушительный хохот был сочувствием рассказчику.

В разгар веселья к Белову подошел мальчик с кружкой в руке.

— Пейте ваш отвар, господин Белов.

Александр припал к кружке, мальчик, склонившись, внимательно изучал его лицо.