Читать книгу "Несколько дней после конца света - Хуан Мирамар"

Рудаки вспомнил город атомщиков Припять, в котором ему пришлось побывать вскоре после Чернобыльской катастрофы.

– Город-призрак, – сказал он Га-Рицону.

Тот повертел головой, внимательно вглядываясь в пустые улицы, и почему-то почти шепотом ответил:

– Тут осторожно надо. Вон там, – он показал на улицу, круто поднимающуюся с площади на Владимирскую горку, – вон там на углу Мишу убили. Вы его видели, он со мной тогда патрулировал, когда мы вас на Красноармейской подобрали.

– Как убили? – тупо спросил Рудаки. – Кто? Немцы?

– Да нет, местные подонки. Вот из того дома стреляли. Осмелели они при немцах – думают, те будут помогать им евреев уничтожать, как раньше, но они просчитались – немцы не те, – он помолчал, – и евреи не те.

– Жалко вашего товарища, – сказал Рудаки и спросил, помолчав. – Так это вы тут с немцами в бой вступили – я слышал?

– Нет, – ответил Га-Рицон, – мы на мосту их встретили. Тогда много наших убили. Наши пули их не берут. Пришлось в Майорат отступить.

Их догнали танк и бронетранспортер, и говорить стало невозможно. Поднявшись по крутой улице мимо костела, они оказались на площади перед Софийским собором. У входа на территорию собора, отгороженную забором, собралась группа людей – человек двадцать, не больше. У некоторых в руках были автоматы. Увидев танк, люди стали разбегаться и прятаться в подъездах. Вскоре оттуда раздались выстрелы. Танк остановился и повел из стороны в сторону пушкой, а из бронетранспортера выскочили гусары и, развернувшись в цепь, побежали ко входу в собор, на ходу отвечая на выстрелы из подъездов. Га-Рицон поставил джип под прикрытием танка и, бросив Рудаки: «Не выходите из машины!» – побежал за гусарами, придерживая на груди автомат.

Рудаки стало неуютно. Не то, чтобы он испугался, под прикрытием такого конвоя бояться вроде бы было нечего, да бывал он и раньше и не в таких переделках – просто стало ему неуютно и как-то не по себе. Танк, стоявший рядом с джипом, вонял и грохотал. Рудаки посидел еще немного, потом нахлобучил поплотнее каску и, пригнувшись и петляя, побежал к собору. Он отдавал себе отчет, что его долговязая фигура в длинном плаще была хорошей мишенью, но перестрелка, похоже, уже прекратилась – стрелявшие из подъездов возле собора, должно быть, убежали, испугавшись гусар.

Когда он добежал до входа в собор и вскочил в широкий проход под колокольней, там уже стоял пост Черных гусар, и ему пришлось долго объясняться с капралом, пока его наконец не впустили во двор. Там он сразу увидел Га-Рицона, стоявшего у входа в собор с командиром отряда гусар и разговаривавшего с растрепанного вида священником в заляпанной грязью черной рясе.

Увидев его, Га-Рицон нахмурился и сказал:

– Ну, профессор!

– Извините, – промямлил Рудаки, – заскучал я там один, – и поспешно добавил, – я сейчас назад…

– Оставайтесь уж здесь, – Га-Рицон покачал головой.

– А джип?

– Джип никуда не денется.

И Рудаки остался и, прислушиваясь к разговору, стал смотреть на собор и окружающие его постройки. Все здесь было так же, как и двадцать лет назад, когда заходил он сюда студентом, а потом гулял со своей маленькой дочкой. Строгие очертания тысячелетней византийской церкви не смогли испортить ни более поздние пристройки, ни неуклюжая современная реконструкция – она была по-прежнему прекрасна, и еще более жалкими, жестокими и нелепыми рядом с ней казались людские поступки.

– Они давно хотели собор захватить, – говорил между тем священник, вытирая рукавом рясы измазанное грязью лицо, – а сегодня пришли с бумагой от немцев, где будто бы Патриархату приказано передать собор Украинской церкви. Его святейшество их отказался принять, и тогда они тут погром учинили. Стрелять, правда, не стреляли, но преосвящен-нейшего епископа Леонтия сильно прикладом ударили и утвари много побили. Спасибо вам, а то захватили бы храм.

Говоря все это, священник подчеркнуто обращался к командиру гусар и недовольно косился на шестиконечные звезды на погонах Га-Рицона.

Из соседнего с собором здания, где, должно быть, находилась канцелярия Патриарха, вышел монах в сиреневом клобуке и подошел к говорившим.

– Как он? – спросил священник у монаха.

– Бог милостив, оклемался, – ответил тот, и Рудаки подумал, что речь идет, очевидно, о епископе, пострадавшем от бандитов.

– Мы оставляем у вас небольшой отряд и будем поддерживать с ним постоянную связь. Если надо будет, пришлем подкрепление, но я думаю, они больше не сунутся. Покормите потом моих людей и разместите на ночь, – говорил священнику гусар.

– Конечно, конечно, всенепременно. Бог вас благословит, – благодарил и кланялся священник, а гусар громко позвал:

– Сторженко!

Подскочил гусар с какими-то малопонятными символами в петлицах и лихо отсалютовал.

– Вольно, вольно, капрал, – сказал командир отряда, – давайте отойдем в сторонку, – и они отошли в сторону.

– Я поеду, поручик, – крикнул Га-Рицон командиру гусар.

Тот обернулся, приложил два пальца к кепи и неодобрительно покосился на Рудаки – нелепую фигуру в длинном плаще и надвинутой на уши каске. Рудаки смутился, снял каску и пошел за Га-Рицоном к выходу.

Джип действительно никуда не делся, и возле него все так же грохотал танк, окутанный синеватым дымом выхлопа. Вскоре они уже ехали по площади, объезжая памятник Хмельницкому, и Рудаки вспомнил, что там, в Патриархате, ведь должны были находиться Чинчуки, а он даже не поинтересовался, как они там.

«Эх! Дурья башка! – мысленно выругал он себя. – Да чего уж теперь…» – и спросил Га-Рицона:

– Куда мы теперь?

– Надо на Подол подъехать, посмотреть, как там у синагоги, – ответил тот и надолго замолчал.

Пока ехали, Рудаки думал о нацистах и даже не о нацистах, а о национализме, который ему, по сути, человеку без родины, казался диким и совершенно неуместным в это время.

«А вот поди ж ты, – размышлял он, – как глубоко сидит он в народе: вот местные антисемиты, как только появилась возможность, стали сводить счеты с евреями. Евреи вот тоже первыми напали на немцев, хотя, конечно, тут их дело правое. А этот поп, – вспомнил он, – как принципиально он не обращался к Га-Рицону, а ведь служитель Церкви Христовой – „несть ни эллина, ни иудея“, так сказать. И украинцы тоже имеют право молиться на своем языке и, если подумать, и на независимость право тоже имеют».

Он так был поглощен своими размышлениями, что только сейчас заметил, что их джип еле ползет, а Га-Рицон дергает его за рукав и что-то говорит.

– Что? – переспросил он.

– Немцы, – ответил Га-Рицон, – мотоцикл вон там, впереди, смотрите, арестовали, похоже, кого-то. Там у них женщина в коляске и ребенок, кажется.