Читать книгу "Любовь в седьмом вагоне - Ольга Славникова"

Остальные телевизионщики аплодировали. Пассажиров, наконец потянувшихся вылезать из вагонов, тоже обнимали и хлопали, трясли их красные, перехватывающие поклажу, руки, будто они были не приехавшие по ежедневным делам обыкновенные граждане, а вернувшиеся из полета космонавты.

На другой же день телевизионщики были в Медянке. Толстый бородач носился везде, колыхаясь и даже будто позванивая, как детская игрушка ванька-встанька. Больше, чем сестры, сделавшие паровоз, его поражали мужики, бросившие пить. Этот феномен бородач постигнуть не мог. Мужики, одетые по случаю съемок в лежалые, с твердыми воротниками, белые рубахи, втолковывали телевизионщику, что изнутри человека исходит свет, вот, ептыть, как из сарая с зажженным электричеством, и как только этот свет, значит, загорится, так хрен заснешь, пока не привыкнешь. Маленький доктор Андрей Николаич, посверкивая мелкими, как мошка, протертыми очочками, дал комментарий, что им проведена частичная диспансеризация протрезвевшего населения Медянки и что Фекла Черепанова силой технического гения намного превосходит своих знаменитых предков.

Через две недели по областному каналу показали большой сюжет «Возрождение болотной Атлантиды». Поселковые, собравшись по нескольким домам, где были еще живые телевизоры, с восторгом узнавали в мерцающих размытых привидениях себя и свою родню. После передачи поселок совсем загордился. По вечерам мужики, сидя на старых осклизлых бревнах возле торфяного ручейка, горячо обсуждали идею, а не построить ли в Медянке какую-нибудь башню. Спорили, ставить башню перед магазином или перед бывшим Домом Культуры, из камня или, может, из бруса, и на сколько этажей. Тем временем передачу, порезанную и переименованную, повторили на одном из центральных каналов. В Интернете появились снимки самодельного паровоза с курносым Микки-Маусом на чугунном фасаде. Феномен не-пития в окружении разливанного моря качественного самогона горячо обсуждался в блогах, причем преобладали толкования мистические. Бородатый телевизионщик, на которого произвели большое впечатление рассуждения мужиков о внутреннем свете, поставил на себе эксперимент, после чего опубликовал в своем ЖЖ внезапно написавшиеся стихи:

Я пару дней не пил.

И понял, что напрасно

Провел я эти дни. Душа моя чиста.

Речь искрення, походка безопасна.

Жизнь не начнется с чистого листа…

Однако самым важным следствием телевизионной передачи было то, что глава районной администрации Чеботарев, плотный и внутренне твердый мужчина, словно каким-то мощным механизмом спрессованный в брикет, получил распоряжение в форме пожелания: оказать всемерную помощь возрождающемуся рабочему поселку Медянка. В пожелании, спущенном из весьма высоких инстанций, строго предписывалось, прежде всего, построить до Медянки хорошую асфальтовую дорогу и пустить по ней рейсовый автобус.

Работа закипела немедленно. На рваные, закисшие корками, остатки прежней трассы были брошены все резервы людей и техники. На всем протяжении полуутопшей дороги рабочие в грязных оранжевых жилетах, поедаемые мошкой, раскидывали лопатами моментально сыреющий щебень, ровняли, будто жирный огородный чернозем, свежесваренный асфальт. Материала не жалели отнюдь: там, где были ямы, делали бугры, примерно такой же высоты, какой была глубина. Поселковые ходили смотреть. Дородный Митька Шутов, ставший по трезвости представительным и даже красивым в курчавой бараньей седине, хвастал, что теперь накопит на новые «Жигули».

И вот опять наступило первое сентября. Паровоз, тащивший полные вагоны наглаженных и причесанных школьников, только еще заворачивал в тупик, а Фекла уже увидала в окно, что поезду приготовлена торжественная встреча. Под навесом, чинно и тесно, точно бочки и мешки на складе, стояли мужчины в строгих костюмах, с благожелательностью на лицах; среди них, на левом фланге, выделялась белоснежным корпусом единственная женщина крупного начальственного вида, в прическе будто большая лисья шапка. Впереди всех улыбался невысокий плотный товарищ, словно чем-то сдавленный сверху, отчего улыбка его напоминала вылезшую из слоеного пирога полоску варенья.

– Чеботарев, глава администрации, – веско представился товарищ, как только Фекла, застопорив паровик, спрыгнула на землю. – А вы, стало быть, продолжаете у нас славную династию народных умельцев? Рад, очень рад познакомиться, – Чеботарев шагнул было пожать протянутую руку Феклы, но, увидав, что ее ладонь в машинном масле, сделал пальцами движение, будто хотел пощекотать деревенскую женщину под костистым подбородком.

Тут из вагонов, пихаясь и охаживая друг дружку букетами огородных, нарезанных матерями, георгин, посыпались школьники. Сразу появились откуда-то двое с фотоаппаратами. Чеботарев, крякнув и покраснев, поднял на руки младшую девчонку Зашихину, упершуюся исцарапанными кулачками в растопыренные лацканы. Попозировав таким образом минут пятнадцать – причем длинная девчонка ерзала слезть и почти доставала расхлябанными сандалиями до земли, – Чеботарев как бы перешел в иное, более демократическое качество.

– Ба! Да это же самогонный аппарат! – воскликнул он, по-хозяйски оглядывая заснувший паровик.

– Нет! Это паровоз! – громко встряла Машка, высовываясь из будки машинистов.

Машка ходила уже на сносях, но ни за что не захотела остаться дома в торжественный день. Живот ее сделался огромным и натягивал ситцевое платье, словно стремился взмыть, как воздушный шар; Машкины заплывшие глаза возбужденно блестели, веснушки на бледной коже походили уже не на опилки, а на размытые ржавые пятнышки, характерные для местных болотных лягушек.

– Да ладно, вот брага, вот змеевик! Я что, не мужик, не понимаю? – продолжал играть в демократию громогласный Чеботарев. – Поднесли бы стакашек главе администрации! – подмигнул он, уверенный, что сейчас побегут бегом и поднесут.

Вместо этого Машка, хитренько наморщив нос, дернула у себя над головой какой-то шнурок. Паровозная труба внезапно раздвинулась на манер подзорной, освободив неизвестные доселе клапаны, и взревела мокрым диким ревом, которого доселе никто не слышал. От неожиданности глава администрации взбрыкнул, выбив ботинками из гравия облачко пыли, и его сдавленная физиономия пошла бледными и красными слоями. Остальные тоже отпрянули, вытаращившись на трубу, медленно спускавшуюся в прежнее положение, стравливая похожие на меховую манжетку остатки пара.

– Ну, как стакашек? Ой, не могу… – Машка заливалась смехом, падая ничком на свой громадный живот, который, казалось, отдельно хохотал и булькал.

Дети, совершенно забывшие про первый урок, зашлись от восторга. Они скакали, мутузили друг друга, кричали «Тетя Маша, еще!», ревели, составив рупором ладони, пытаясь изобразить слоновий, разодравший окрестности, звук. На тугих лицах чеботаревской свиты тоже проступили осторожные вопросительные улыбки. Они моментально исчезли, когда глава администрации гневно повел бровями, с трудом шевеля лежавшие на лбу спрессованные морщины.

– Ну, чего смешно, чего смешно?! – заорал он на Машку, снова согнувшуюся от неудержимого хохота. – Дурында сельская!

С этими словами глава администрации повелительно махнул своим и, весь как уголь, багровый в серой седине, зашагал вверх по тропинке, со скрежетом вбивая короткие ноги в синеватый гравий. Свита, тотчас приняв деловитый и скромный вид, поспешила за ним; женщине начальственного вида, грузно вихлявшей каблуками на острых камешках, никто не помогал.