Читать книгу "Лебединая песнь. Книга 1. Последняя война - Роберт МакКаммон"

— Покажите нам подвал. — Сестра Ужас встала. — Я открою ветчину.

Бет и Джек повели их в вестибюль. Сверху лилась вода, образуя на полу большую черную лужу. От вестибюля пролет деревянных ступенек без перил спускался во тьму. Лестница опасно шаталась под их ногами.

Тут, в подвале, действительно было теплее, хотя бы всего на пять-шесть градусов, но дыхание было все же видно. Каменные стены еще были целыми, а потолок был почти не поврежден, не считая нескольких трещин, через которые дождевая вода просачивалась вниз. Это старое здание, подумала Сестра Ужас, а тогда строили не так, как сейчас. Каменные опоры через равные промежутки поддерживали потолок, некоторые из них покрылись трещинами, но ни одна не обрушилась. Пока не обрушилась, сказала про себя Сестра Ужас.

— Вот она.

Бет прошла к фигуре, прижавшейся к основанию одной из колонн. Черная вода стекала рядом с ее головой, она сидела в растекающейся луже зараженного дождя и что-то держала в руках. Зажигалка Бет погасла.

— Извините, — сказала она. — Трудно держать ее, потому что она нагревается, и мне не хочется тратить бензин. Это зажигалка мистера Каплана.

— Что вы сделали с телами?

— Мы убрали их подальше. Тут много коридоров. Мы оттащили их в конец одного из них и там оставили. Я…

Я хотела произнести над ними молитву, но…

— Что но?

— Я забыла молитвы, — ответила она. — Молитвы…

Кажется, они не имеют большого смысла теперь.

Сестра Ужас что-то промычала и полезла в сумку за пакетом с ветчиной. Бет наклонилась и подала латиноамериканке бутылку с пивом. Дождевая вода попала ей на руку.

— Вот, — сказала она. — Здесь есть питье. Эль дринко.

Латиноамериканка издала хнычущий, молитвенный звук, но не ответила.

— Она так и не двигается отсюда, — сказала Бет. — Вода попадает на нее, но она так и не переходит на сухое место. Хотите есть? — спросила она латиноамериканку. Кушать, есть? Боже, как это можно жить в Нью-Йорке, не зная английского?

Сестра Ужас стянула почти весь пластик с ветчины. Она оторвала кусочек ломтика и стала на колени около Бет Фелпс.

— Посветите еще зажигалкой. Может, если она увидит, что есть у нас, нам удастся сдвинуть ее с ее места.

Вспыхнула зажигалка. Сестра Ужас взглянула на покрытое волдырями, но все еще приятное лицо девушки-латиноамериканки, которой, вероятно, было не больше двадцати лет. Длинные черные волосы были обгоревшими на концах, и там, где локоны волос на голове были выжжены, видна кожа черепа. Женщина не отреагировала на свет. Ее большие влажные карие глаза были устремлены на то, что она держала в руках.

— О, — слабо охнула Сестра Ужас. — О…

Нет.

Ребенку было, вероятно, годика три, девочке с блестящими, как у матери, волосами. Сестра Ужас не видела ее личика. И не хотела видеть. То, что одна маленькая рука была жестко выгнута вверх, как будто тянувшись к матери, и то, что тело неуклюже лежало на материнских руках, сказало Сестре Ужас, что ребенок мертв.

Вода стекала в дыру в потолке, омывая волосы латиноамериканки и ее лицо словно бы черными слезами. Она стала нежно баюкать, любовно покачивая труп.

— Она не в своем уме, — сказала Бет. — Вот так и сидит с прошлой ночи, когда ребенок умер. Если она не уйдет от этой воды, она тоже умрет.

Сестра Ужас слышала Бет очень смутно, как бы издалека. Она протянула руки к латиноамериканке.

— Послушайте, — сказала она голосом, в котором послышалось что-то необычное. — Я возьму ее. Дайте ее мне.

Дождевая вода черными ручьями стекала по ее ладоням и рукам.

Баюканье латиноамериканки стало громче.

— Дайте ее мне. Я возьму ее.

Латиноамериканка стала покачивать труп еще сильнее.

— Дайте ее мне.

Сестра Ужас услышала, что ее собственный голос становится безумнее, и вдруг в своем сознании она увидела вспышки вращающегося голубого света.

— Я…

Возьму…

Ее.

Падал дождь, и гром гремел, как глас Божий: Ты!.. Ты, грешница! Ты, пьяная грешница, ты убила ее и теперь должна заплатить…

Она опустила глаза. На ее руках был труп маленькой девочки. На светлых волосах девочки была кровь, а глаза открыты и заливались дождевой водой. Вращался голубой фонарь военной машины, и солдат в желтом дождевике, нагнувшийся к ней, сидящей на дороге, ласково сказал:

— Пойдемте отсюда. Вы должны дать ее мне.

Он оглянулся через плечо на другого солдата, гасившего огонь на потерпевшем аварию автомобиле.

— Она не в своем уме. Я чувствую алкоголь. Мне нужна твоя помощь.

И тогда они оба пошли к ней, оба демона в желтых дождевиках, пытаясь отобрать у нее ребенка. Она встала и отбивалась от них, выкрикивая:

— Нет! Вы ее не получите! Я не дам вам ее отнять!

Но громовой голос приказал: Отдай ее, ты, грешница, отдай ее, а когда она закричала и зажала уши руками, чтобы не слышать голос Судии, они отобрали у нее дитя.

Из руки девочки выпал стеклянный шар, своеобразная безделушка, внутри которого был снежный пейзаж с игрушечной деревней в сказочной земле.

— Мам, — вспомнила она, как возбужденно говорил ребенок, — смотри что я выиграла на дне рожденья. У меня получился самый лучший хвостик для ослика!

Девочка протянула к ней шар, и на мгновение, всего лишь на мгновение, мать отвела взгляд от дороги, чтобы присмотреться к нечеткому изображению снега, падавшего на крыши в далекой и волшебной стране.

Она видела, как падает стеклянный шар, страшно медленно, и вскрикнула, потому что знала, что он вот-вот разобьется на бетоне, а когда он разобьется, все пропадет и исчезнет.

Он ударился перед ней, и когда он разлетелся на тысячи блеснувших осколков, ее крик оборвался и перешел в подавленный стон.

— О, — прошептала она. — О…

Нет.

Сестра Ужас смотрела на мертвое дитя на руках латиноамериканки. Моя маленькая девочка мертва, вспомнила она. Я была пьяна и взяла ее на празднование дня рождения и загнала машину прямо в кювет. О, Боже… О, любимый Иисус. Грешница. Пьяная, безнравственная грешница! Я убила ее. Я убила мою маленькую девочку. О, Боже, прости меня…

Слезы душили ее и стекали по ее щекам. В ее сознании крутились обрывки воспоминаний, как сорванные листья в бурю; ее муж, обезумевший от гнева, проклинавший ее и кричавший, что не хочет ее больше видеть; ее мать, глядевшая на нее с отвращением и жалостью и говорившая, что ей никогда уже не родить ребенка; врач в больнице, качавший головой и проводивший осмотр в строго определенные часы; больничные коридоры, где уродливые, неуклюжие безумные женщины бегали, визжали и дрались из-за гребенки; и высокий забор, через который она перелезла в тишине ночи и шла через снежную вьюгу, чтобы скрыться в соседнем лесу.