Читать книгу "Аэрокондиционированный кошмар - Генри Миллер"

«Да, да, давай дадим им пива», — живо отозвался Брюс. Словно самая обычная вещь на свете накачивать дромадеров пивом. Потом он поразмыслил немного и спросил: «А они не напьются пьяными?»

«Еще бы, — ответил я. — Они здорово напьются».

«И что же они будут делать?» — глядя с восхищением на дромадеров, задал он еще один вопрос.

«Тогда они, может быть, встанут на руки или…»

«А руки-то у них где? — прерват он меня нетерпеливо. — Это, что ли, его руки?» — И он показал на передние ноги дромадера.

«Сейчас он держит руки в карманах, — объяснил я. — Он деньги свои считает».

Эта мысль позабавила Жаклин. «А где у него карман?» — спросила она.

«А что он хочет делать с деньгами?» — спросил Брюс.

«А что ты делаешь с деньгами?» — вопросом на вопрос ответил я.

«Конфеты покупаю».

«Ну вот, а почему ты не подумал, что ему тоже хочется купить конфеты, хотя бы один разок?»

«Но он же не может разговаривать! — воскликнул Брюс. — Он же не сумеет спросить».

«Он тоже может разговаривать!» — закричала Жаклин.

«Вот видишь, — повернулся я к Брюсу. — И еше он свистеть может».

«Да, он может свистеть, — поддержала меня Жаклин. — Я сама один раз слышала».

«Заставь его сейчас посвистеть», — сказан Брюс.

«Он сейчас устал», — увернулся я.

«Да вовсе он не может свистеть», — определил Брюс.

«Очень даже может», — стояла на своем Жаклин.

«Не может!» — крикнул Брюс.

«Может! — крикнула Жаклин. — Ведь правда, он может, Генри?»

Мы пошли дальше, к медведям, лисицам, пумам и ламам. Мне пришлось останавливаться и читать Брюсу каждое пояснение.

«А где Индия?» — спросил он, когда я прочитал ему о бенгальском тигре.

«Индия в Азии», — ответил я. «А Азия где?»

«Азия на той стороне океана». «Очень далеко?» «Да, очень». «А сколько туда ехать?» «О, месяца три», — сказал я. «На пароходе или на самолете?» — спросил он. «Послушай, Брюс, — повернул я разговор. — Как ты думаешь, до Луны долго добираться?»

«Ну, не знаю, — сказал он. — Может, и две недели. А что, люди туда ездят иногда?» «Не очень часто», — сказал я. «И приезжают обратно?» «Не всегда».

«А на что похожа Луна? Ты когда-нибудь там был? Там холодно? А звери там есть, такие же, как у нас, и трава, и деревья?»

«Там есть все, Брюс, совсем как у нас. И орешки тоже».

«А мороженое есть?» — спросил он. «Есть и мороженое. Только другое на вкус». «А какое?»

«По вкусу оно больше похоже на жвачку». «И ты, может, скажешь, что оно не тает?» «Нет, никогда не тает».

«Смешно, — сказал он. — А почему не тает?» «Потому что оно из резины».

«Я бы все-таки наше мороженое ел, — сказал Брюс. — Мне нравится, как оно тает».

Двинулись дальше, туда, где сидели арестованные птички. Нестерпимо жалко стало мне орлов и кондоров, удрученно нахохлившихся на своих насестах. Они словно понимали, что крылья их атрофировались и никогда не взлететь им над землею снова. Были там и птицы с удивительным оперением, неуклюже, как с похмелья, ковыляющие по земле. Из самых далеких частей мира доставили их сюда, из мест столь же экзотических, как и сами они. Имелись там и павлины, существа невероятного самомнения и самодовольства, подобно светским дамам, которым общество требуется лишь для того, чтобы выставить напоказ их вульгарность. А вот страусы были куда интересней (крутые ребятки, можете вы сказать) своей определенной индивидуальностью и изрядной злобностью. Один только взгляд на их длинные мускулистые шеи вернул мои мысли к «наперсточникам», срезанным часам, разбитым стеклам и прочим несъедобным штучкам. Я пропустил кенгуру и жирафа, существа столь одинокие и столь близко связанные с нашим внутриутробным развитием. Были там, разумеется, и лисы, создания, которые почему-то никогда не производили на меня впечатление подлинных диких зверей, может быть, потому, что я видел их только в зверинцах. И наконец мы подошли к царям дикой природы, расхаживающим без устали взад и вперед, словно мономаны. Львы и тигры, запертые в тесных клетках, — самое жестокое для меня зрелище на свете. Лев выглядит всегда невыразимо печальным, скорее сбитым с толку, чем разъяренным. Пояааяется жуткое желание открыть львиную клетку, и пусть пленник рванет на все четыре стороны. Лев в клетке так или иначе выставляет род человеческий мелочным и убогим. Всякий раз, когда я смотрю в зоопарке на львов и тигров, я начинаю думать, что нам следовало бы обзавестись клетками и для людей тоже, для каждого сорта людей в присущей им обстановке: священник со своим алтарем, юрист с толстыми томами нелепых законов, доктор со своими орудиями пыток, учитель с дурацким колпаком[38], политикан с денежным мешком и фантастическими посулами, полицейский с дубинкой и револьвером, судья в бабьем одеянии и с молотком. Надо будет предусмотреть и отдельные клетки для семейных пар, так, чтобы мы могли изучать супружеское счастье со всей беспристрастностью и непредвзятостью. До чего ж потешно мы будем выглядеть при таком показе. Человекопавлин! И никакого роскошного веера, чтобы малодушно прятать свое лицо! Посмешища творения — вот какими мы окажемся.

Наступило время возвращаться домой. Пришлось со всей доступной мне мягкостью оторвать детей от лакомого развлечения. И снова мы идем под свежей листвой пронизанной золотом рощи. Невдалеке текла Рио — Гранде, и поблескивали крупные голыши, устилавшие речное ложе. В закатных лучах холмы, окружавшие широкую долину Альбукерке, меняли один фантастический оттенок красного на другой. Волшебный край, полный чудес не столько видимых, сколько невидимых, скрытых среди его сухих пустошей. Оставшись с двумя детьми в этом безграничном пространстве, я вдруг представил себе другой поход, описанный одним южноамериканским писателем: описанное пером поэта таинственное, фантастическое путешествие. После совершения киднеппинга похитители вместе с похищенными детьми движутся по бескрайней пампе, залитой лунным сиянием. Я подумал, что было бы неплохо завершить мое путешествие с Брюсом и Жаклин, взятыми на буксир, именно в такой атмосфере. Но как бы отличался мой эксперимент! И какие восхитительные беседы мы бы вели! Чем больше я думал об этом, тем сильнее меня обуревало желание одолжить на время этих двух человечков у их родителей.

Размечтался и не заметил, что Жаклин притомилась. Только когда она присела на большой камень и посмотрела вокруг погасшими глазами, я это понял. А Брюс между тем шел впереди, прокладывая, так сказать, тропу. «Хочешь я возьму тебя на руки?» — подошел я к Жаклин. «О, Генри, пожалуйста, понеси меня, я так устала», — сказала она, потянувшись ко мне. Я поднял ее, и тоненькие ручонки обвились вокруг моей шеи. В следующую минуту на глазах у меня выступили слезы. Это была смесь радости и печали. Но больше всего незнакомое мне прежде желание самопожертвования. Тот, кто прожил жизнь без детей, лишил себя целого царства чувств. Однажды я вот так же нес собственную дочь. Как Лоуэлл Шпрингер я был готов потакать любому ее капризу. Разве можно сказать «нет» ребенку? Как можно не хотеть стать рабом своей собственной плоти и крови?